Люди, горы, небо

Он терпеть не мог иных сухопутных словечек, обычно получавших на море другой акцент и другую редакцию, оскорблялся, когда шхуну по неведению называли катером: нет, только шхуна или на крайний случай судно, как положено быть; в одном частном разговоре он не устоял перед соблазном и завысил размеры любимого детища на семь метров сверх подлинных; он гордился тем, что по международной шкале статической остойчивости, по так называемой диаграмме Рида, шхуна может дать крен до критических 79 градусов, что она хорошо отыгрывается на волне и что на ней установлен отличный локатор; с таким локатором на Курилах в принципе оставалось только семечки щелкать.

Все было действительно так, если не считать «Букау-Вольфа» (но тут Зыбайло понадеялся на механиков), все было чистой правдой, если не считать маломощной радиостанции (но тут капитан положился на радиста). В конечном счете он один за всем уследить не мог.

Шеф имел в виду взять на шхуну лаборантку, у него была такая на примете, но что-то в тоне Зыбайло его поразило, и он не очень уверенно сказал:

– Да нет, как будто женщин у нас не предвидится.

– Ну и славненько. Так-то, знаете, спокойнее, – ответствовал Зыбайло с завидной лаконичностью, которая, как впоследствии обнаружилось, отнюдь не являлась постоянным свойством его натуры. Наоборот, будучи далеко не всегда правым по существу, Зыбайло имел обыкновение давить собеседника количеством слов, уплотненно выбрасываемых на ветер порой за совсем малую единицу времени. Переубедить его бывало трудно, да и не всегда хотелось.

Возможно, именно поэтому шеф не нашел с ним контакта и не зажил душа в душу.

Что же за беда стряслась на самом деле со шхуной?

Женщин, к вящей радости капитана, в состав отряда не включили, очередная разгульная ведьма сезона Нэнси, вихляя обильными подолами дождей, не так давно свое отгуляла, тайфунов, по теории вероятности, ждать теперь вроде не приходилось. Хотя – обычаю вопреки! – в этом году они шли чередой и, что называется, не было на них укорота.

Шхуна не впервые уходила, подыскав убедительный или не весьма убедительный резон. Но всегда возвращалась. Подумать только, что обычно не проклинали – и габариты, и чадящий в кубрике камбуз, и плесень в трюме, загроможденном приборами, и совершенно непереносимую подверженность качке, – а сейчас, с этого затерянного в море-океане острова, она кажется родным и желанным домом, верным и теплым пристанищем в житейскую стужу.

Не лежалось. Беспросветно текут часы, когда нет бремени насущных забот и целиком зависишь от судеб.

Снаружи уже моросило, влажная пыль тонко и холодно покрывала лицо, шею, руки. Шеф поежился, втянул голову в плечи.

Берегом к палаткам шел Миша Егорчик, его коллектор, длинный и унылый, как этот дождь, человек. В такт его шагам хрустели не то чаячьи гнезда с яйцами, не то голыши. Изредка он наклонялся. Изучая, что там, в яйцах, – съедобны они или нет. Яйца были уже несъедобны, из них повсеместно выклевывались взъерошенные липкие птенцы.

– Нужно ему мозги вправить, чтобы аккуратнее ходил, – ворчливо заметил Станислав. – Вот выпала планида – второй месяц зрю такую рожу!

– Для антуража годится, – улыбнулся шеф.

– Для антуража можно бы кого и поумнее.

– Да нет же, в этих американских ботинках он весьма представителен, – настаивал, улыбаясь, шеф.

Без спору, вид Миша имел довольно занимательный: на его ногах красовались вполне новые, с блестящими скрепами, еще фронтовых времен солдатские ботинки, баснословно уцененные за давностью лет: приобрел он их всего за рубль. Из этих уникумов американского сапожно-поточного производства выпрастывались алые в голубой василек портянки.

Зато на невыразительно-расплывчатом лице Егорчика ни одна черта не определилась резко, не заявила о характере, лишь намекая на нечто осмысленное; так выглядит комок глины, еще окончательно не проработанный скульптором, еще не заполучивший «душу живу».

Егорчик в былые дни отличался непомерным аппетитом, но тогда всем еды хватало с избытком. Нынче же сразу бросалась в глаза его способность без устали жевать что придется, чаще всего сухари. Как-то неудобно было сказать ему: угомонись, не жуй, оставь другим, да и ожидали, что вот-вот придет шхуна. А тем временем Егорчик расправился с сухарями в одиночку.

Шеф старался разговаривать с ним мягко: Егорчику и без того доставалось от разных умников. Ему основательно попало от Станислава при высадке, когда обнаружилось, что бравый коллектор сбил мушку с единственного карабина.

Именно шефу пришла в голову нелепая идея свалить на Егорчика груз хозяйственных забот, связанных с подготовкой к экспедиции, в то время как сам он принял участие в симпозиуме геологов на Кавказе. С выданным под личную ответственность карабином Егорчик не расставался ни днем, ни ночью. Дэ что толку?..

Шеф заметил нерпу, высунувшую из воды потешную, как у собаки боксера, морду.

– Далеко, – сказал он. – Музыку какую-нибудь для нее надо. Брамса бы, а?..

Проводив нерпу жадным взглядом, Станислав вздохнул: