Люди и деньги. Очерки психологии потребления

В результате распространенный тип российского студента — лоботряса и преферансиста, который только и думает о том, как бы прогулять лекцию и списать на экзамене, начал постепенно вытесняться представителями совсем иной породы. Они аккуратно ходят на все лекции, а если преподаватель заболел, заботливо интересуются, когда же он дочитает им недостающие часы.

Студенты новой породы не просто обсуждают между собой преподавателей, но, как только им что-то не нравится, сразу идут жаловаться в учебную часть. Вот образчики некоторых жалоб:

♦ «Преподаватель, который проводил у нас практику в клинике, просто вел прием своих пациентов в нашем присутствии. Все четыре часа он разговаривал со своими больными, а наши вопросы игнорировал».

♦ «То, что рассказывают нам на лекции, можно прочесть в книжке. Мы просто теряем время».

♦ «Лектор дает нам материал, которого нет ни в одном учебнике. Многие не успевают записать лекцию и потом не могут ничего понять».

♦ «Преподаватель не успел рассказать нам последнюю тему. Предлагаем вместо зачета устроить дополнительную лекцию, а зачет поставить автоматом».

Последнее вовсе не уловка лентяев, которым неохота готовиться к зачету. Уже сдав зачет, они могут переписывать у товарища пропущенную лекцию. Знание — это то, за что они заплатили деньги. Совсем другое дело — процедуры контроля, зачеты и экзамены. Многие нынешние студенты искренне не понимают, какой в них смысл. Это как если бы вас экзаменовал продавец, у которого вы купили стиральную машину: если вам непонятно, как ею пользоваться, вы его спросите, а ставить вам оценки — не его дело.

Вот этого-то никак не могут взять в толк преподаватели, по инерции считающие себя хозяевами положения. Они держатся за единственный оставшийся у них атрибут власти — оценки, в то время как реальная власть давно уже принадлежит тем, кто учебный процесс оплачивает.

Престижные вузы, где конкурс в советские времена составлял пять, а то и десять человек на место, оказались в трудном положении: резкое увеличение числа мест в институтах — и числа самих институтов — привело к падению конкурса. В принципе в этом нет ничего страшного. На Западе лишь очень немногие знаменитые на весь мир университеты имеют возможность отбирать абитуриентов по их академическим достижениям. Большинство университетов принимают 90 % желающих, отказывая лишь заведомо слабым. Аналогичная ситуация, кстати, была в СССР в начале 1960-х годов, когда дневные отделения вузов могли принять почти столько же молодежи, сколько заканчивало среднюю школу. Впоследствии конкурс стал расти и достиг максимума в середине 1970-х годов, когда поступить на дневное отделение мог лишь каждый четвертый выпускник средней школы. С тех пор число мест в вузах постоянно увеличивалось, а число выпускников — сокращалось.

В этой ситуации у вузов с традициями было два выхода: можно сократить число мест, чтобы сохранить конкурс, и остаться бедными, но гордыми, а можно увеличить прием за счет студентов, которые не прошли по конкурсу, но готовы платить, и таким образом конвертировать свою гордость в звонкую монету. Жизнь, как обычно, подтолкнула вузы к компромиссному пути: требования к абитуриентам продолжают оставаться жесткими, а тем, кто сдал вступительные экзамены, но не набрал необходимого количества баллов, предлагают учиться за деньги. Обе категории студентов учатся на равных, и если кто-то не справляется, его отчисляют независимо от того, «платный» он или «бюджетный».

И все же, несмотря на такое равенство, в отношениях студентов и преподавателей произошли существенные сдвиги — студенты получили больше прав. Например, на филологическом факультете МГУ они регулярно оценивают своих преподавателей по целому ряду параметров: информативность и увлекательность лекций, последовательность и сложность изложения и т. п. Эта практика, заимствованная у западных университетов, уменьшает социальную дистанцию между преподавателями и студентами — первые уже не обладают безграничным авторитетом, а последние не остаются безропотными и пассивными.