Во втором пришествии можно видеть его (Христа. –
В статье Малевич настойчиво проводит мысль, что этот новый взлет религиозности искажает материалистическое учение самого Ленина, но он убежден в необратимости начавшегося процесса. Для нашей же темы наиболее важными представляются два суждения художника: 1) изобразительное искусство (в отличие от беспредметничества) «вновь найдет свое применение» благодаря возрождению религиозного духа; 2) портретное воплощение образа Ленина (как и Христа) принципиально невозможно, «ибо Он не он, а только Он. Он – новое духовное их (ленинистов. –
Таким образом, «Смычка» лишь по внешности (точнее, по названию) – произведение на «злобу дня». В действительности это попытка Малевича смоделировать «настоящую» советскую картину, в которой религиозно-философское содержание, идея «конца истории» должны выражаться в свойственной искусству такого типа наглядно символической, изобразительной в своей основе форме.
Однако необходимо еще объяснить, почему я отождествляю два пути – религиозный и технический – с изображением крестьян и людей города. Если второе сопоставление (техника – горожане) не вызывает вопросов, то первое может показаться спорным. А между тем понятия «крестьянство» и «христианство» были для Малевича если не тождественны, то очень близки. В одной из статей он пишет, что А. Крученых произвел «…от слова „будет“ – „будетляне“, по примеру „крест – крестьяне“»[754]
. Это понимание прямо выразилось в многочисленных вариантах «Головы крестьянина», в рисунке с изображением распятой женщины. В других случаях крестьяне у Малевича или обращены к Богу (в ранних работах «Крестьянки в церкви», «На кладбище», «Молитва»), или (в поздних композициях) изображены на фоне церкви, как бы осеняющей их труд. Художник часто использует средневековую иконографию (к примеру, мотив Евхаристии в «Похоронах крестьянина»). В этом смысле выразительны слова Малевича: «Я понял крестьян через икону, понял их лик не как святых, но простых людей», – они говорят о чем-то ином, нежели только обращение к стилистике примитива.Трактовка Малевичем крестьянских образов в ранний и поздний периоды творчества уже достаточно хорошо освещена в литературе. В свое время Ш. Дуглас увидела наиболее существенное отличие этих трактовок в смене основной композиционной схемы, отразившей изменения в мировоззрении художника; вначале он изображал согбенного, обремененного тяжестью человека в его связи с землей, позже – человека (крестьянина) как посредника между землей и Вселенной. (Между ними, как мы помним, располагалась супрематическая «бездна», космическое безвесие.)
Какие же философские посылки привели к этому изменению? Вот как пишет об этом сам Малевич:
Бог, чувствуя в себе вес, распылил его в системе, и вес стал легким и обезвесил его и поставил человека в безвесной системе, и человек, не чувствуя его, жил подобно машинисту, не чувствующему вес своего паровоза в движении, но стоит ему вынуть часть из системы, вес ее ляжет и задушит его. Так и Адам преступил за пределы системы, и вес ее обрушился на него. И потому все человечество трудится в поте и страданиях, что освобождается из-под веса разрушенной системы…[755]
Таким образом, крестьянин Малевича, подобно рабочему у Н. А. Бердяева,
стоит ближе всех к Библии, к истокам нашего греховного мира. Он в поте лица своего зарабатывает хлеб свой <…> принимает на себя тяжесть нашего мира[756]
.Отчего же изменилось это соотношение человека (крестьянина) и «системы», установленной Богом? Разве человек мог вернуться в догреховное состояние?
Нет, он вернулся в «систему» иначе. По-видимому, одно из наиболее ранних постсупрематических произведений Малевича – рисунок из Стеделийк музеума «Стоящая фигура», изображающий человека в белой одежде крестьянского покроя, с крестами на лице, ладонях и ступнях. Совершенно очевидно, что он создан до 1927 года и, следовательно, за несколько лет до реальных событий, с которыми связывают трагический пафос крестьянского цикла. Малевичу нужно было только вглядеться в супрематический крест, чтобы увидеть его «лицо», как раньше он увидел «лицо квадрата», а вслед за ним и фигуру, в позе промежуточной между распятием и вознесением, где красные кресты на руках и ногах напоминают о кровоточащих ранах. Не случаен, видимо, и белый цвет одежды, пришедшей из последней фазы супрематизма (мистический смысл которого был в то время хорошо известен: об апокалиптическом его значении писал Андрей Белый).