Люди Кода

Он увидел мать, стоявшую рядом, но поглощенную своими мыслями (такими же? почему нет?), Мессию, взгляд которого отражал причудливую смесь чувств и ощущений — от страха до какой-то фанатичной влюбленности, — это мешало, это Андрею было сейчас не нужно. И он отгородился от них, а от комнаты он отгородился еще раньше.

Стало темно, тихо и спокойно. Мысли плавали в невесомости подсознания, их следовало соединить вместе, и он занялся этим, подхватывая мысли на лету и сцепляя друг с другом, будто крючками. Цепочку он сворачивал спиралью и, чтобы лучше запомнить, раскрашивал в золотистые тона.

Он может быть там, где захочет, и тогда, когда захочет.

Он может не просто читать мысли, но делать их своими, отбирая у хозяев.

Он может понимать суть вещей, а если этой сути нет, он может наделять вещи новой сутью. Что это означает? Понять суть — значит суметь ее изменить. Превратить одну вещь в другую.

Он — не такой, как все?

Нет — такой, какими все будут.

Он хотел иметь друзей. Он хотел иметь много друзей, которые понимали бы его и умели все, что умеет он и даже немного больше, чтобы был спор, и даже драка; в той, московской, жизни, он любил подраться, легко, только чтобы выяснить, кто сильнее, он был сильным, но теперь это неважно, ему нужны друзья, чтобы побеждать их — не силой, а чем-то другим. Всем тем, что уже есть в нем, и чего еще нет в них.

Невесомость исчезла, ударив его по ногам.

Он вернулся. Но не в комнату, где о нем на мгновение забыли и мать, и Мессия.

В полной темноте он стоял перед уходящей в бесконечность полупрозрачной стеной, на поверхности которой светились имена. Одним из них было его имя. И его нужно было найти.

* * *

Людмилу вела вперед сила, которой она не находила названия. Да и не искала. Ей было хорошо. Все удавалось. Ее узнали, ее повели к Мессии. Почему узнали? Для чего повели? Вполне логично, с ее точки зрения, Людмила объяснила себе, что на улицах Кфар-Хабада, среди нелепых лисьих шапок и черных широкополых шляп она выглядела белой вороной, и потому ее непременно должны были отвести к Нему, чтобы Он знал — с Ним не только иудеи, но и самые-самые православные христиане, к каковым Людмила себя причислила без малейших сомнений.

Андрей спотыкался, ему здесь не нравилось, он ничего не понимал по мальчишеской дурости, и Людмила взяла сына за руку. Их ввели в дом, и ей почудилось, что стены чуть-чуть светятся, а от каждого человека исходит какой-то невидимый упругий поток энергии, который подталкивал ее, показывая дорогу. Дверь открылась, и она вошла. Андрей отступил назад, но она уже забыла о сыне.

Перед ней стоял Мессия.

Он улыбнулся и сказал несколько слов, обращаясь к кому-то поверх ее головы. Она искала взгляд Мессии и, встретив его, поняла, что больше не отпустит. Об этом мужчине она мечтала всю жизнь. Хоть на край света. В огонь и воду.

Сколько они так стояли? Минуту, не больше. За эту минуту Мессия рассказал о себе все. И все узнал о ней. Как в шесть лет она едва не умерла от дифтерита, и ей делали трахеотомию, след на шее виден до сих пор. Как в двенадцать она едва не сошла с ума, потому что в подъезде на нее набросился пьяный мужик и пытался что-то с ней сделать, и она визжала, но ни одна сволочь не высунула носа из квартиры, а мужик, видно, испугался и ушел, изорвав на ней платье и оставив на шее и щеках мерзкие следы влажных губ. Как в шестнадцать она влюбилась в одноклассника и сдуру рассказала ему о том мужике, потому что ничего более ужасного с ней в жизни не происходило, и нужно было кому-то об этом сказать — родителям она в тот вечер не сказала ни слова, они орали на нее за разорванное платье, их не интересовала причина. А мальчишка ударил ее и назвал мерзким словом, и с того вечера долгих семь лет она видеть не могла мужчин — ни в каком качестве: ни друзей, ни любимых, ни даже коллег. А все думали, что она недотрога и мнит о себе. И только Илье как-то удалось… Она не знала — как, наверно, просто подошло время. Он не был лучше других — красивее или разговорчивее. Сейчас она думала, что не был. Сейчас она думала о нем совсем не так, как тогда.

И еще она сказала Мессии, что Илья вовсе не был плохим отцом, и даже мужем плохим не был тоже, он любил их, но — по— своему. Каждый человек любит по-своему. И с этим нужно либо мириться и принимать, либо уходить. Она думала, что любовь — вовсе не то, что кажется Илье. И развелась с ним. И не жалела.

Но что-то Илья с ней сделал. Приручил? Иногда ей казалось, что она слышит его мысли — за десятки, а потом и за тысячи километров. Голос был тихим и произносил странные слова, которых она сначала не понимала, но однажды, обнаружив оставленный Ильей при «отступлении» иврит-русский словарь с транскрипцией, она отыскала в нем некоторые из тех слов, что говорил ей голос бывшего мужа. И только тогда поняла, что голос вовсе не был игрой ее воображения.

А когда по телевидению выступил Он, Мессия, и произнес фразу, которую, как ей казалось, она тоже слышала от Ильи, она сразу поняла, что должна делать.