Люди Кода

И лишь тогда, когда мысль потеряла всякие ориентиры, заметалась в клетке рассуждений и ассоциаций, сбилась и вовсе зачахла, готовая умереть, он обратился к тому, кого, как он прекрасно знал, не существовало. Его имена были начертаны на стене и занимали половину Вселенной, И сейчас И.Д.К. было все равно, какое из этих имен — истинное. Истинным должно было стать то, которое оказалось у него на уме, на языке, вот это — начертанное совершенно нечитаемой вязью, может, и не человеческое даже, а имя Бога на какой-нибудь дальней планете, где аборигены, более похожие на червей, создали свою червивую религию, и назвали своего Бога именем, тоже больше напоминавшим извив червя, выползшего из грязной лужи.

И.Д.К. впитал надпись в себя как впитал бы воду из ладоней, подставленных под шипящую струю горного источника.

И понял, что спасение — в нем самом.

И имена на стене — его собственные имена.

И понял, что на малую долю не знает собственных способностей, полученных еще на Земле, в Ир-Ганим, когда включилась главная программа.

Чтобы уметь летать, нужно знать, что ты можешь это сделать.

Я умею, — подумал И.Д.К.

x x x

Водопад стих. Голод исчез. Осталось слабое желание выпить холодного лимонада, но если его нет под рукой, то можно и обойтись.

Он стоял, держа Дину на руках, и не ощущал тяжести. Серость утра — было ли это утром? — не стала светлее, но он все же разглядел в паре шагов перед собой, у самой стены, под именем «Господь», написанным на иврите, Йосефа, хотя тело не могло оказаться здесь — они с Диной наверняка прошли не один километр.

— Ты можешь встать? — спросил И.Д.К.

— Опусти меня…

— Все. Теперь все.

— Ты хочешь сказать…

— Только то, что ты уже поняла…

— Я поняла, что ты любишь меня. Ты повторяешь это все время, обводишь этими словами каждую свою мысль.

— Да? Я только чувствую это, не думаю…

— Я слышу. Женщины вообще больше понимают чувства, они нам заменяют мысль.

— Не кокетничай, Диночка. Положи ладонь Йосефу на щеку…

— Я знаю, не говори. Одну руку — Йосефу на щеку, другую — тебе на плечо. И ты.

— Умница. Вот имя, которое мы искали.

— Что же сейчас будет?

Но ничего не случилось. Просто изменился мир.

Часть третья. ВАИКРА (И ВОЗЗВАЛ…)

Он проснулся рано и долго лежал, прислушиваясь к своим ощущениям. Это уже стало привычкой — только рано утром, когда мозг не отошел от тумана мгновенно забываемых сновидений, поднималось из подсознания, а может, опускалось свыше нечто, чему он не находил точного определения. Про себя он называл это Голосом, иногда Хозяином, чаще всего — Силой. Богом — никогда. Потому что понимал, что Бог и Голос — разные сущности? Вряд ли. Умом и способностями к логическому анализу Илья Давидовч Кремер не отличался. Отношения его с Голосом были отношениями слуги и хозяина. Отношения его с Богом были отношениями червя и вечности. Совсем разные отношения.

Сегодня Голос сказал ему определенно, что не следует пренебрегать просьбой Патриарха Всея Руси Алексия. Тому, конечно, лестно будет чествовать на заседании Священного Синода самого Посланца Божия, и Алексий собирается лично просить об этом Мессию. Но почему он, Мессия, должен лететь в Москву, за тридевять земель? Он не хочет. Пусть Синод соберется в Иерусалиме. Нет. Голос был неумолим. Значит, придется лететь.

Мессия поднялся, кряхтя, и, ступая по плиткам пола босыми ногами, подошел к окну салона, закрытому шторами. Нажал на рычажок, пластинки изменили угол наклона, и картина просыпающегося Кфар Хабада предстала будто проявленная фотография. Хотя на фоне общего поклонения окончательное переселение в этот особняк, предназначенный для Любавического ребе, не выглядело из ряда вон выходящим событием, Мессия именно тот день подсознательно полагал днем своей безусловной победы. Потому что его признал ребе.

Илья Давидович любил вспоминать, как на третий день после выступления в Большой синагоге проснулся совершенно разбитый, потому что всю ночь ему снились кошмары, ему являлась Дина, протягивала руки и молила спасти от чего-то, а он не понимал — от чего, он не видел жену с того самого вечера, ужасно нервничал, поднял на ноги всю полицию, но ничего не получилось, Дина исчезла, и он в конце концов воспринял ее уход (он полагал именно так — уход) как указание на свою судьбу, которой он должен следовать. Но как могла она бросить сына? О том, что одновременно с Диной куда-то пропал Илья Купревич, Мессия не думал. Судьба И.Д.К. его не волновала. Осталось, конечно, смутное беспокойство — как же без этого человека, И.Д.К. наверняка знает еще что-то, о чем не успел сказать. Но Илью Давидовича уже подхватила волна, куда более высокая, чем тот гребень, на который его поднял И.Д.К., и с высоты своего нового положения Мессия даже и не пытался разглядеть своего недавнего наставника.