Люди на войне

Среди бойцов «писательской роты» не было звезд советской литературы или же были звезды, уже изрядно померкшие. Вряд ли это случайно: руководство союза явно или неявно проводило «селекцию» добровольцев. Слава 43-летнего Юрия Либединского, автора вышедших в 1920‐е годы повестей о Гражданской войне «Неделя» и «Комиссары», была в прошлом. Да и политически один из лидеров распущенной РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей) оказался под сомнением: почти все бывшие соратники были расстреляны, первая жена отбывала срок в лагере, сестра второй жены (Ольга Берггольц) тоже побывала в тюрьме. Самым старшим среди писателей-ополченцев был 54-летний Павел Бляхин, автор культовой повести о Гражданской войне «Красные дьяволята» (1923–1926): снятый по ее первой части в 1923 году одноименный фильм пользовался необычайной популярностью. Пятидесятилетний Рувим Фраерман, партизан эпохи Гражданской войны, автор «школьной» повести «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» (1939), был довольно известным писателем, однако широкая популярность пришла к нему после войны, в особенности после экранизации повести (1962). Имена подавляющего большинства остальных вряд ли что-либо говорили широкому кругу читателей.

Однако среди писателей-ополченцев, чего не ведали ни сослуживцы, ни руководство Союза писателей, ни они сами, оказались два самых крупных литературных таланта, обязанных своими литературными достижениями войне: потомок обрусевшего датчанина Александр Бек и еврейский поэт, ставший русским прозаиком, Эммануил Казакевич. Еврейский — в данном случае в смысле языка, а не происхождения. Казакевич писал на идише. Александр Бек, не первой молодости (1902 г. р.) — литератор средней руки, писавший в основном на производственные темы, нашел свою главную тему и своих героев на войне. Его повесть «Волоколамское шоссе» (1942–1943) об обороне Москвы, о том, как люди учатся воевать — и убивать, преодолевают страх, становятся солдатами, мгновенно стала культовой и была переведена на все основные языки мира.

Эммануилу Казакевичу в 1941 году исполнилось 28 лет. Он родился и вырос на Украине. Его отец Генах (Генрих) Казакевич был известным еврейским публицистом и литературным критиком. В 1931 году Эммануил уехал из Харькова, где окончил машиностроительный техникум, в Биробиджан. В следующем году туда перебрались его родители. Генах Казакевич был назначен редактором областной газеты «Биробиджанер штерн» («Биробиджанская звезда»), избран членом обкома партии. В декабре 1935 года Казакевич-старший скоропостижно скончался в возрасте пятидесяти двух лет. А через полтора месяца умерла мать Эммануила. В Биробиджане Казакевич-младший работал сначала бригадиром на стройке, затем председателем колхоза, директором театра (список не исчерпывающий), но главное — с 1932 года публиковал стихи на идише, а также переводил на идиш пьесы советских драматургов и кое-что из классического репертуара. Переводил и прозу, в том числе такую своеобразную, как брошюра С. Уранова «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок» (1937) для государственного издательства «Дер Эмес» («Правда»). В 1938 году перебрался в Москву, в 1940‐м был принят в Союз советских писателей. В 1941‐м, несмотря на сильную близорукость, оставив жену и двух маленьких дочерей, вступил добровольцем в ополчение.

Начинающий литературный критик Даниил Данин (Плотке) на сборном пункте ополченцев во дворе одной из арбатских школ увидел по-студенчески неухоженного узкоплечего худого ополченца совсем юношеского вида в синем свитере:

Он сидел на свеженькой ремонтной доске у стены, и место рядом с ним пустовало. Я устроился на этом месте без всяких там «вы не возражаете?» или «если позволите?». Нам ни минуты не случилось быть на «вы». Обменялись внимательными взглядами искоса, из-под очков, и потом рукопожатием, как уже связанные неизвестным, но единым будущим однополчане. Назвались друг другу. Его имя мне ничего не сказало. Тем меньше мое — ему. Тотчас установили, у кого сколько диоптрий. И тотчас убедились, что по мирному времени — оба белобилетники. Ему было 28, мне — 27. Разговор не запомнился, но остался в памяти жест: он пощупал рукой мой податливый бицепс. Тогда и я пощупал рукой его податливый бицепс. «Не Бальзак!» — сказал он.