Люди против нелюди

Все стремительно, все перенапряжено, все это обрушивается на светозарный мир предыдущего стихотворения. Страшные предчувствия томят все живое. И вот уже и барашки жалобно плачут, и лошади, топая, ржут, и даже могучий племенной бык и тот охвачен беспокойством. Вызванная вещей старухой сатанинская сила, разумеется, появляется. И нас не должно смущать, что, ощутив ее приближение, мы тут же видим, как ускользает она, трансформировавшись в «дьявольскую силу», вдруг сообщившуюся людям. Иначе и не бывает. Опереточная персонификация черной силы в образе черта с рогами и хвостом — мираж, самой силой зла и порождаемый для того, чтобы отвлечь внимание от главного ее местопребывания — человека. Вспомните, что и в Евангелии, где бесы даны, так сказать, в их объективной реальности, они ни разу не принимают видимых глазами очертаний. Зато «продукт жизнедеятельности» бесов, вселившихся в людей, налицо. Налицо он и в стихотворении Рубцова:

И строят они и корежат,

Повсюду их сила и власть.

Ну а поскольку, в отличие от Евангелия, изгнать бесов, хотя бы из тех же барашков за неимением свиней, в «Жаре» некому, то неизгнанная бесовская сила достигает тут апогея:

Когда и жара изнеможет,

Гуляют еще, веселясь!..

2

Вопрос о том, был ли Рубцов православным человеком, выходит за пределы его биографии и принципиально важен для понимания эпохи, в которой жил Рубцов. С одной стороны, вся система образов в поэзии Рубцова ориентирована на православие и вне его не осуществима… Но, с другой стороны, ни в одних воспоминаниях не найдем мы свидетельства воцерковленности Рубцова или хотя бы попытки воцерковиться, предпринятой им. Нет подтверждений, был ли он вообще крещен… И хотя отсутствие подобных свидетельств тоже еще ни о чем не говорит, но все-таки с очень большой определенностью можно утверждать, что ни в детдоме, ни в Тотемском лесотехникуме, ни в Приютино, ни на флоте, ни на Кировском заводе, ни будучи студентом дневного отделения Литинститута Рубцов просто не имел возможности для тайного воцерковления. Вся его жизнь протекала в общежитской открытости, и любая подобная попытка была бы если и не осуждена соседями по кубрику или общежитской койке, то по крайней мере замечена. Относительная бесконтрольность появляется в жизни Рубцова уже после исключения его из Литинститута, но даже если он и занялся тогда своим воцерковлением, это ничего не меняет в постановке нашего вопроса, ибо к этому времени вся поэзия Рубцова уже проникнута духом православия. Поэтому правильнее, на наш взгляд, говорить не о воцерковленности Рубцова, а о постижении им православия через язык, через культуру.

Целое тысячелетие, миновавшее с крещения Руси, православное мировоззрение перетекало в русский язык, формируя его лексику, синтаксис и орфографию, и в результате воздвигло Храм, оказавшийся прочнее любого каменного строения.

После своей победы в семнадцатом году, разрушая и оскверняя церкви, расстреливая священников, большевики попытались разрушить и этот храм русского православия. Реформа орфографии, интервенция птичьего языка аббревиатур, насаждение полублатного одесско-местечкового сленга… Борьба с православными корнями языка шла такая же ожесточенная, как и со священниками, но языковой храм все-таки выстоял. Слово Божие продолжало жить в русском языке и в самые черные для православных людей дни. Равнодушные, казалось бы, давно умершие для православия люди против своей воли поминали Бога, произносили спасительные для души слова.

Попутно отметим, что с этой точки зрения вопрос о богооставленности России, муссируемый нашими «демократами», утрачивает свое однозначное толкование. Атеистическая тьма, сгущавшаяся над Россией во времена владычества «ленинской гвардии» и хрущевской оттепели, так и не сумела перебороть православной светоносности русского языка. И происходило чудо. Прошедшие через атеистические школы и институты люди, отдаваясь в работе со словом живой стихии языка, усваивали и начатки православного мировоззрения.

Особенно ярко это проявлялось в так называемой деревенской литературе. Определение «деревенщики», казалось бы, неточное — писатели этой школы не ограничивались деревенским материалом — и даже несет в себе некий пренебрежительный оттенок, но по сути верное, если говорить о православной красоте и глубине языка, в котором живут лучшие книги наших деревенщиков.

Вспомним о моде на иконы, на туристские поездки для ознакомления с церковными памятниками архитектуры, возникшей тогда в среде городской интеллигенции. Хотя тут, как часто бывает у интеллигенции, произошло смещение интересов с главного на сопутствующее — многих привлекала не сама православная вера, а сопутствующая материальная атрибутика, — это движение своей массовостью, а главное, сознанием православия как объективной ценности явно не вписывалось в советские атеистические планы.