Люди с чистой совестью

— Займись, Петрович, по приему! Если стоит этого, зачисли в роту. Потом доложишь мне, — сказал комиссар, задумчиво похаживая по штабу.

После подробных расспросов я вызвал связного разведки.

— Ну, Ганька! Вот пока что твое начальство. Дальше жди распоряжений.

И тихо связному:

— Командиру передашь: распоряжение получит во время вечернего доклада.

Связной козырнул, повернулся и направился к двери. За ним пошлепала девушка. Уже на пороге повернулась и, нахмурившись, кинула Базыме:

— Гранату отдай…

Скрипевший пером начштаба повернулся вполоборота и, сдвинув очки на лоб, глянул на нее через плечо.

— Ладно. Иди, иди, вояка. Будут и гранаты, — не то сурово, не то одобрительно проворчал он вслед новой партизанке.

Она недовольно отвернулась и вышла из штаба.

Вслед понесся смешок и шутливые замечания связных, толпившихся в сенях.

Я стал систематизировать черновые пометки у себя в записной книжке.

Со слов девушки я получил представление о туровском гарнизоне. Рассказала она кое–что и о других припятских городках и крупных селах. Задумавшись, я глянул в окно. По улице шагал связной разведки. Рядом, пытаясь попасть в ногу, маршировала новая партизанка. Руднев отошел от окна.

— А что, хлопцы? Пожалуй, права эта курносая? Гарнизончик небольшой. Паника у них после Лельчиц порядочная… Запряжем пятьсот коней! И ударим… Эх, ударим! А? Начштаба?

Базыма неодобрительно покачал головой и показал глазами на дверь.

— Если уж замышлять операцию, то надо держать язык за зубами.

Комиссар заулыбался и поднял руки кверху.

— Ладно, ладно! Шучу, шучу! Конспираторы–операторы. Стратеги доморощенные.

Ганьку определили в разведку.

На Туров мы не пошли. В эти дни нас увлекала идея разгрома Сарнского железнодорожного узла, и нам было не до Турова. Но в разведку я посылал новую партизанку дважды. Оба раза с отделением Лапина. Она отлично знала местность, ловко проводила разведчиков по лесным тропам. Побывав с нею в городке, хлопцы каждый раз возвращались с «языками» и трофеями. Докладывая о выполнении разведки, на мой вопрос: «Как новая партизанка?» — хлопцы одобряли ее смелость, подтверждали знание местности, но все это как–то с холодком, официально. Я видел, что они чем–то недовольны.

Когда же я решил послать ее в третий раз с Лапиным, командир отделения отказался наотрез.

— Да ты сам ее хвалил, — и местность знает… и не дрейфит…

— Ну ее к дьяволу, товарищ подполковник! Уж больно она какая–то… настырная.

— Дела не знает?

— Да нет, дело она знает… Ловкая девка.

— Ну, так чем ты недоволен?

— Дисциплины не понимает. Лезет, куда не надо. В прошлый раз я из–за нее отделение чуть не угробил.

— Что, неужели струсила?

— Да нет… Разведку мы кончили, из города она нас вывела. А на огородах что–то ей в голову взбрело. Гранаток у хлопцев набрала: «Ожидайте меня здесь», — говорит и опять в город шмыгнула. Ждал я, ждал, уже светать начинает. Уйти вроде совестно, все–таки свой же товарищ. А ее все нет и нет. Потом слышим: стрельба, взрывы. Смотрим — бежит. Ну, прикрыли огнем автоматным… В лес отошли благополучно…

— Но могло быть и хуже?

— Вот этого я и опасаюсь. Не возьму ее с собой. Теперь ей вожжа под хвост попала, как понесет…

— Куда же она ходила?

— А леший ее поймет! В хату полицая какого–то понадобилось ей бросить гранату. Обидел он ее, что ли. Не возьму я ее больше в разведку! Дисциплины не понимает!

Я так и не мог его убедить. Затем началась боевая страда. Мы забыли о Ганьке, занявшись более важными делами.

Недели через две как–то проходил я по улице Глушкевичей. На улице тихо. Базыма утром разослал приказание прекратить движение — день был ясный, опасались немецкой авиации. Изредка, скрываясь в воротах, проходили партизаны. Одинокий всадник мчался галопом по улице. Полы кавалерийской шинели развевались, как крылья большой дикой птицы. Всадник тряс плетью над ушами коня, изредка подогревая его ударами. Только снег летит за копытами.

— Гоняет, скаженная! — недовольно и завистливо сказал часовой.

Только тогда я узнал кавалериста. Это была белорусская дивчина Ганька. Но что за странная перемена в фигуре и одежде!

«Надо вызвать ее, узнать, как освоилась она в отряде».

Через полчаса в штаб вошла Ганька.

Женщины, о женщины! Даже на войне вы любите наряды. Даже в самых примитивных условиях жизни вы остаетесь верны своей природе. И ухитряетесь быть кокетливыми, даже выполняя воинские уставы.

— По вашему приказанию!.. — гаркнула Ганька на весь штаб.

Привычные ко всяким рапортам писари и те подняли головы от своих бумаг.

Базыма ахнул.

Перед ними стоял небольшого роста казачок. Лихая прическа под бокс, кубанка с малиновым донцем, кавалерийская шинель, волочившаяся по полу, синие галифе, сапоги — все это делало Ганьку неузнаваемой. Вот только голос — несмотря на все усилия говорить хриплым баском, выдавал девушку.

— Как живешь?

— Спасибо, товарищ начштаба!

— В разведке?

— Так точно, товарищ начштаба.

— По дому скучаешь?

— Никак нет, товарищ начштаба!

— Так… Солдат хоть куда… Ну а как воюешь?

Ганька молчит.

— Что, заело язычок?

— Нет, не заело… Какая это война? Так…

— Ого! А начальство что? Не обижает?