Люди сороковых годов

- Оставь меня, пожалуйста, прошу тебя! - произнес Павел почти умоляющим голосом.

- Сечь-то, по крайности, не прикажите ему меня, помилуйте! - не отставал Ванька.

- Ну, не прикажу, - успокоил его Павел.

- А то всякая шваль будет над тобой куражиться, - заключил Ванька уже хвастливо и ушел.

По трусоватости своей Ванька думал, что Макар Григорьев в самом деле станет его сечь, когда только ему вздумается, и потому, по преимуществу, хотел себя оградить с этой стороны.

Оставшись один, Павел непременно думал заснуть, потому что он перед тем только две ночи совершенно не спал; но, увы, диван - от положенной на нем аккуратно Ванькой простыни - не сделался ни шире, ни покойнее. Кроме того, в комнате была духота нестерпимая, и Макар Григорьев неумолкаемо и отвратительно храпел. Павел ворочался и метался, и чем более проходило времени, тем больше у него голова горела и нервы расстраивались. Как все впечатлительные люди, он стал воображать, что мучениям его и конца не будет и что вся жизнь его пройдет в подобном положении. "Стоило семь лет трудиться, - думал он, - чтобы очутиться в удушающей, как тюрьма, комнате, бывать в гостях у полуидиота-дяди и видеть счастье изменившей женщины! Нет, уж лучше - смерть, чем жизнь такая!" - думал он.

Но вот, наконец, появилась заря и показалось - вероятно, там где-то вдали за городом - солнце, потому что заблистали кресты на некоторых церквах. Павел, почти в бешенстве, вскочил со своей постели и что есть силы отворил окно. Посвежевший к утру воздух благодетельно подул на него, послышался звон к заутрени; Макар Григорьев по-прежнему продолжал отвратительно храпеть. Павел, чтоб спастись от одного этого храпа, решился уйти к заутрени и, сам не зная - куда пришел, очутился в церкви девичьего Никитского монастыря. Несколько красивых и моложавых лиц монахинь, стоявших назади церкви, и пение невидимых клирошанок на хорах возбудили в нем мысль о женщине и о собственной несчастной любви. "А сколько между ними есть этого задушенного и затаенного чувства, - думал он. - А что, если бы и ему сделаться монахом? Прежде, разумеется, надобно кончить курс в университете, потому что монах необразованный ужасен, а образованный, - напротив, это высшее, что может себе человек выбрать на земле". В такого рода размышлениях Павел простоял всю службу и домой возвратился еще более утомленный, но в прохладной атмосфере храма значительно освежившийся. Макара Григорьева тоже, к счастью, не было дома. Он, как проснулся, немедля же ушел в трактир чай пить и объявил своему Огурцову, что он целый день домой не придет: ему тоже, как видно, сильно было не по нутру присутствие барина в его квартире. Павел снова прилег на свою постель и сейчас же заснул, и проспал часов до двенадцати, так что даже Ванька, и сам проспавший часов до десяти, разбудил его и проговорил ему с некоторым укором:

- Что больно долго спите? Первый час уж.

Павел велел дать себе умываться и одеваться в самое лучшее платье. Он решился съездить к Мари с утренним визитом, и его в настоящее время уже не любовь, а скорее ненависть влекла к этой женщине. Всю дорогу от Кисловки до Садовой, где жила Мари, он обдумывал разные дерзкие и укоряющие фразы, которые намерен был сказать ей.

Войдя в переднюю ее дома, он встретившему его денщику сказал почти повелительно:

- Скажи madame Эйсмонд (фамилия Мари по мужу), что к ней приехал Вихров!

Денщик пошел докладывать.

Павел, взглянув в это время мельком в зеркало, с удовольствием заметил, что лицо его было худо и бледно. "Авось хоть это-то немножко устыдит ее", подумал он. Денщик возвратился и просил его в гостиную. Мари в первую минуту, как ей доложили о Павле, проворно привстала со своего места.

- Ах, боже мой! - воскликнула она радостно и почти бегом было побежала гостю навстречу, но в дверях из гостиной в залу она, как бы одумавшись, приостановилась. Павел входил, держа себя прямо и серьезно.

- Мужа моего нет дома; он сейчас уехал, - говорила Мари, не давая, кажется, себе отчета в том, к чему это она говорит, а между тем сама пошла и села на свое обычное место в гостиной. Павел тоже следовал за ней и поместился невдалеке от нее.

- Куда же ваш супруг уехал? - спросил он как-то грубо и порывисто.

- Он уехал в лагерь. Он в лагере и жить бы должен был, и только по случаю женитьбы отпросился, чтобы ему позволили жить в городе, - говорила Мари.