Люди среди людей

Я много часов провел в доме с выпуклыми стеклами и часовой башенкой на крыше. Главное здание академии и впрямь красиво, в нем действительно «казенщины не видно никакой». Но меня больше привлекла находящаяся там библиотека. Чего только я не прочитал о «флагмане» русской агрономической школы, как назвал академию один из ученых! Петровку торжественно открывали и негласно закрывали, тут студенты на руках восторженно выносили из аудитории любимого профессора Тимирязева, и здесь же карательный отряд, вооруженный пушками, устраивал повальные обыски; тут «дедушка русской селекции» Дионисий Леопольдович Рудзинский открыл первую в стране селекционную станцию, и здесь же собирались на нелегальные сходки первые революционные кружки студентов. Петровка жила напряженной научной и общественной жизнью. Но ни в отчетах научных кружков, ни в политических брошюрах я не нашел имени студента Вавилова. А между тем он учился здесь с 1906 по 1911 год, потом был оставлен при кафедре. Неужели будущий академик так ни в чем и не выявил своей личности за десять лет пребывания в академии? Хорошо бы сыскать однокашников моего героя. Им сейчас около восьмидесяти лет. Возраст почтенный, но, может быть, кто-нибудь все-таки здравствует? Фамилии? Студенческие личные дела должны храниться в архиве академии. Иду в архив. Хорошенькая девушка-сотрудница нехотя перебирает папки. Моя просьба вызывает у нее явное раздражение и скуку. Ей понятно, когда в архив приходят бывшие сотрудники и просят справку о прошлой работе: справки нужны для получения пенсии. Но личные дела студентов, окончивших академию пятьдесят пять - шестьдесят лет назад… Бред какой-то! Их и в живых-то никого, наверно, нет… Девушка не произносит ни слова, но все эти мысли так легко прочесть на ее миловидном лице. Наконец она перестает рыться в папках и с удовлетворением сообщает, что дореволюционного фонда нет и неизвестно, где он находится. Очень возможно, что его сожгли в 1941-м. Тогда много чего жгли.

Две недели уходят на то, чтобы дознаться, куда же

все-таки девался дореволюционный фонд Тимирязевской академии. Свет не без добрых людей. Мне рекомендуют позвонить к старенькой, вышедшей на пенсию заведующей архивом. Разыскиваю ее телефон. Не жду от этого разговора ничего хорошего. Однако делать нечего, звоню. И вдруг в трубке бодрый, даже жизнерадостный, голосок: «Не беспокойтесь, пожалуйста, все в целости. Мы в тысяча девятьсот тридцатом году передали дореволюционный фонд академии в архив города Москвы. Красную папочку просите… Там, в папочке, опись всех сданных дел».

Благословляю памятливую архивистку. Навожу справки о городском архиве. Есть такой: улица Станкевича, 12. До невозможности тесный читальный зал, даже не зал, а средних размеров комната в потрепанном особнячке. Читатели по-домашнему вешают пальто у дверей. А рядом с вешалкой - шкаф, откуда сотрудница достает бесценные сокровища. Конечно же, бесценные! Личное дело студента Вавилова: его аттестат зрелости, прошение о приеме в Петровскую академию, зачетная книжка в зеленом коленкоровом переплете, первая напечатанная научная статья, диплом агронома. Тут же дела его однокурсников, товарищей, друзей. В зачетках на толстом картоне - юные, одухотворенные лица. Много девушек. Закон запрещал им учиться в академии, но они обращались со слезными просьбами в совет профессоров, всеми правдами и неправдами стремились получить сельскохозяйственное образование. Ведь быть агрономом так интересно! Некоторые фамилии я знаю по их позднейшим статьям, научным работам. Тупикова, Пальмова, Столетова, Якушкина - они не обманули доверия своих профессоров, стали серьезными учеными, сотрудниками Николая Вавилова.

Дело Дмитрия Букинича. И его судьба мне ведома. Рослый, сильный духом и телом агроном-инженер обойдет впоследствии Среднюю Азию, Памир, вместе с Николаем Ивановичем вдоль и поперек объедет Афганистан. Но пока в 1908 году студент-бедняк Букинич просит академическое начальство перевести его в экстерны, потому что ему нечем платить за очередной семестр обучения.