Люди среди людей

…Когда Николай Иванович был студентом, его звали «красным солнышком». Почему? Это не объяснишь одним словом. Вот мы стоим в столовой Тимирязевки, куда я только что принята. Мой спутник говорит: «Смотрите, это и есть Вавилов, о котором мы вам так много говорили». В столовую входит смуглый темноволосый студент в штатском костюме (большинство студентов носило тогда форму). Он разговаривает с кем-то, и я вижу, как сосредоточенно и внимательно смотрит он на своего собеседника. Эту сосредоточенность и внимание я наблюдала потом у него много лет на заседаниях, в деловом и дружеском разговоре. Нас знакомят, и я впервые вижу эти умные лучистые глаза. Наскоро пожав мне руку, он спешит обедать. Ему некогда. Он студент, но его уже рвут на части товарищи, преподаватели, профессора. Ему надо бежать на урок английского языка, в библиотеку, на какой-то научный диспут. Но вдруг он отрывается от еды, глядит на нас из-за своего столика и смеется: оказывается, он увидел, что мы едим котлеты, а он по рассеянности сразу после супа принялся за мороженое. Уже с котлетой он подсаживается к нашему столу, мы все смеемся и дружимся сразу, как это часто бывает в молодости, дружимся на всю жизнь…

У нас общая специальность - селекция растений, поэтому на практику мы попадаем вместе. Едем на знаменитую Полтавскую опытную станцию. Мы с мужем уже агрономы, а Николай Иванович еще студент. Но и на опытной станции он своими знаниями и целеустремленностью сразу завоевывает первое место. Однажды на станцию приехал важный чиновник из департамента. На торжественном обеде заведующий станцией Третьяков представил Вавилова как интересного экспериментатора. Завязался научный разговор, который увлек приезжего. И вдруг в разгар беседы из кармана у Николая Ивановича выбегает зеленая ящерица и преспокойно добирается до его лица. Все смеются, но Николай Иванович спокойно завязывает ящерицу в носовой платок (она нужна ему для решения какого-то научного вопроса) и невозмутимо продолжает разговор. Ящерица забыта, всех охватил живой интерес к той биологической проблеме, над которой размышляет студент. С тех пор я не раз наблюдала, что в присутствии Николая Ивановича никогда не велись обычные, будничные разговоры. Он умел как-то перевести беседу на общие вопросы, поднять ее на принципиальную высоту…

А как он работал! Помнится, к лету тысяча девятьсот тринадцатого года он уже вполне овладел английским и читал Линнея по-латыни. Но французский знал еще слабо. И вот он просит меня перевести ему большую статью французского ботаника Бларингема. Я легкомысленно соглашаюсь: завтра буду переводить часа два-три, послезавтра столько же, а на третий день кончу. Не тут-то было! Начинаем в семь часов вечера, в девять я с чистой совестью откладываю книгу. Но Николай Р1ванович удивленно смотрит на меня, и я продолжаю работать. Словом, разошлись в два часа ночи, зато перевод закончили. После того случая я не раз убеждалась: Вавилов всегда доводит начатое дело до конца и запросто может работать по восемнадцать часов в сутки. Как тут не вспомнить рассказ профессора Баранова, ездившего с Николаем Ивановичем на Памир. Целый день они поднимались на какие-то вершины, вечером же, когда приходила пора разжигать костры и готовить пищу, большинство научных сотрудников как мертвые валились от усталости. «А этот черт ходит и собирает растения, пока не стемнеет, а утром вскакивает и опять собирает раньше всех…»

…Круг моих добровольных помощников растет. Рассказ Лидии Петровны Бреславец дополняет Александр Георгиевич Лорх. Потом мы долго толкуем еще с одной выпускницей Петровской академии, Ольгой Вячеславовной Якушкиной, которая работала с Николаем Ивановичем почти пятнадцать лет подряд. О наших беседах узнают люди, живущие в других городах, и я начинаю получать пакеты с воспоминаниями, фотографиями, дневниками. Звонит телефон: незнакомые люди предлагают свою помощь. И постепенно рассеивается то тягостное чувство, которое охватило меня во дворе Миусского телефонного узла. Нет, решительно ничего не забывается в этом мире!

С учением Николаю Вавилову повезло. Годы 1906 - 1911 профессор Фортунатов считал «лучшим периодом в жизни Петровско-Разумовской школы». Революция 1905 года одарила академию столь благодетельным для всякого учебного заведения самоуправлением и независимостью. Освобожденный от министерской опеки совет профессоров разработал рациональную программу обучения будущих агрономов.