Люди суземья

— А ты разве серьезно говоришь? Ну подумай сам, куда мы с тобой поедем? И зачем я с тобой поеду? Ты же совсем меня не знаешь, и мы с тобой — разные люди. Ты вырос в городе и жить будешь в городе, потому что впереди у тебя большой спорт, институт. А я что? Особых способностей ни к чему нету, кроме деревни, ничего не видела, в институт мне не поступить — в аттестате половина троек. Да и не всем же в институтах учиться!.. А работать люблю. Вот уеду в Чудрино, устроюсь в лесопункте, и потечет моя жизнь, покатится...

Что-то перевернулось в душе Германа. Он остановился, стал закуривать.

— Знаешь, Катя... все это не так. Все хуже. Я не такой, как ты думаешь. Десятый я кончил еле-еле, даже пересдавал один экзамен... И спортом я не занимаюсь.

— Как? — вскинула темные ресницы Катя. — Ты же говорил...

— Помню, — Герман поморщился, будто у него вдруг заболели зубы. — И медаль, и фигурное катание я выдумал.

— Значит ты... соврал? — она смотрела широко раскрытыми глазами, пытаясь понять его. — Зачем?

— Не знаю. Наверно, из зависти к твоему брату. И чтобы казаться лучше... Вот ты говоришь, что я не знаю тебя. Но ты же вся на виду, вся! Откровенная, честная, чистая. А я таким никогда не был. Мне с детства внушили, что я одаренный, талантливый, почти гений, и я верил в это и пользовался этим. Сколько жил, столько и приспосабливался, лицемерил, капризничал. И мне все прощали. Даже когда я сам почувствовал, что способности у меня средние, продолжал себе внушать, что я не такой, что я — выше, и мечтал о каком-то чуде, о каком-то озарении... Ведь правда глупо?.. — Герман жалко улыбнулся.

Катя молчала. Все это было для нее так неожиданно, что она растерялась.

— Если бы я не встретил тебя, — продолжал Герман, — я бы уже уехал отсюда. И ничего бы не понял. Я бы и не знал, что бывают на свете такие удивительные девушки и что где-то люди живут совсем не так, как живем мы... Нет, я говорю не то! Я знал, что люди живут по-разному: одни — лучше, другие — хуже, у одних, к примеру, у нас, есть все, что угодно, а другие довольствуются самым малым. Но я не знал, что люди могут жить по каким-то другим законам: открыто, честно, дружно, без выгодных связей и блата, без подхалимства и лицемерия... — Герман умолк; сигарета дрожала в его тонких пальцах.

Катя не имела ни малейшего представления о той жизни, о которой говорил Герман, но чувствовала: в душе его действительно происходит какая-то перемена, непонятная ей, но, видимо, очень сложная и серьезная. Она спросила:

— А ты не советовался с отцом? Или с матерью...

— О чем?

— Да вот обо всем этом, что мне сказал. И вообще, как дальше быть...

Наивная! Если бы она хоть чуточку знала его отца и мать! Если бы она знала их высокомерную концепцию «лестницы жизни», той лестницы, по ступенькам которой они методично карабкались, не гнушаясь решительно ничем! Если б она знала, как они, утвердившись на воображаемой верхней ступени, тащат туда его сестру Светлану!.. И дотащат — она не особо упирается, и у них еще хватит сил. У них хватило бы сил втащить в свое «высшее общество», в «элиту», и его, Германа...

Если бы Катя знала все это, если бы она только представила, какая пропасть разверзается между ним и родителями, она бы никогда не стала спрашивать, советовался ли он с отцом и матерью. И вместо ответа он сказал:

— Ты, конечно, была лучшего мнения обо мне.

— Не надо так говорить. И давай пойдем на берег, а то здесь комары кусают...

Как ни странно, но этот парень, сказавший столько плохого о себе, стал ей ближе. Хотелось сказать ему что-то ласковое, нежное, хотелось успокоить его, заверить, что все уладится, что все будет хорошо. Живут же люди и без большого спорта и без институтов; и специальность приобрести еще не поздно — она ведь тоже не имеет специальности. У человека в семнадцать лет вся жизнь впереди! Но она не знала, как лучше сказать все это и надо ли говорить, ведь Герман и сам это понимает не хуже ее.

Они подошли к озеру. Таяла вечерняя заря. Одна за другой вспыхивали звезды. Быстро темнело. Где-то за озером изредка подавали голос дикие гуси. Их отрывистые гортанные звуки вносили в тишину августовского вечера особенное умиротворенное спокойствие, какое бывает где-то на грани между уходящим хлопотливым днем и наступающей ночью.

— Ты, по-моему, наговорил на себя лишнего, — мягко сказала Катя. — Ведь не все же у тебя так плохо. Было, наверно, много и хорошего?.. Расскажи что-нибудь хорошее!

Никто и никогда не просил Германа рассказать о себе. Тот узкий круг друзей, в котором он вращался последний год, складывался стихийно, сам собой, по неписаному закону: иметь элита-предков, экстра-одежду, ультраманеры; уметь весело развлекаться, не жалеть денег. Ничто иное, в том числе и прошлые знакомства и привязанности, никого не интересовали, а настоящее каждого было у всех на виду. Но как разделить и как понять, что в той жизни хорошее, а что плохое?

— Ты почему молчишь? — она смотрела ему в глаза, будто хотела проникнуть в его мысли, узнать, о чем он думает. — Разве у тебя не было ничего хорошего?