Люди удачи

– Позови моего солиситора сейчас же! Ты слышишь! Хочу говорить с ним прямо сейчас! – Махмуд кричит, колотит в дверь и с неутомимостью автомата жмет кнопку звонка.

Он старался держаться. Делал глубокие вдохи, ходил туда-сюда по камере, брался за Коран, хватался за голову, но это уж чересчур. Эти люди слишком много отняли у него. Его свободу, его достоинство, его невиновность, и вот теперь с его добрым именем покончено, его ставят в один ряд с такими, как Арчи, низшим из низших. Он был излишне покладистым, его по ошибке приняли за человека, с которым можно обращаться как вздумается. Если бы в нем осталась хотя бы толика мужской силы, он разнес бы эту дверь, развалил бы камеру по кирпичу, рычал и метался.

– Гребаные вы ублюдки, пидорасы сраные, я вас поубиваю. – Махмуд стаскивает на пол тощий вонючий матрас, доставивший ему столько бессонных ночей, и топчет его ногами. Швыряет хлеб с молоком, которые оставил, чтобы поесть после завершения поста; они шлепаются об стену, молоко растекается по синей краске. Ударившись головой о прутья решетки, он снова бросается к двери, кидается на нее всем весом, не боясь переломать при этом кости.

– Вам со мной не покончить, понятно? Мияад и фахантай хада?

Теперь понятно вам? Да хоть на каком языке скажу, если хотите!

Шатающийся от боли, но готовый к новой атаке Махмуд вдруг с изумлением видит, что дверь камеры распахивается и входит целая толпа надзирателей вместе с врачом, и один из вошедших несет какой-то широкий ремень. Их дубинки наготове, Махмуд отступает, запрыгивает на железный каркас койки, его взгляд перескакивает с одного надзирателя на другого. Один делает выпад вперед, стаскивает его на пол, упирается коленом в грудь, а потом все бросаются на него толпой. Удерживая его за руки, за ноги и за голову, на него надевают ту самую штуку из толстой кожи. Только заметив, что одно из его запястий крепко прижато к талии, он понимает, что это нечто вроде смирительной рубашки, какие он видел в кино. Он отбивается свободной рукой, но ее заламывают так резко, что он визжит от боли, и они, улучив момент, пристегивают и вторую руку. Его ставят на ноги, надзиратель захватывает его рукой за шею, толкает, и Махмуд летит вперед, а потом его выволакивают из камеры в темный коридор и тащат за угол.

– Хоойо! Ааббо! – зовет он, как будто мать или отец могут помочь ему сейчас, голова быстро становится легкой, чужая рука сильнее сдавливает шею.

– Давайте его сюда, – распоряжается врач, отступив в сторону, и Махмуда бросают в другую камеру, ударив головой о дверной косяк. – Осторожнее, хорошо? Оставьте его теперь, ему, пожалуй, понадобится провести здесь всю ночь, только тогда он придет в себя. – Махмуд слышит, как голос врача удаляется, потом хлопает дверь.

Его глаза закрыты, горло постепенно перестает болезненно пульсировать, но он жадно дышит, боясь, как бы за ним не вернулись и не начали снова душить. Хочется вытереть лоб, но руки не двигаются, он лежит на спине, а руки вытянуты прямо и неподвижно, и ремень перехватывает живот так туго, что к горлу подкатывает желчь.

Открыв глаза, первое, что он замечает, – стены камеры, обшитые чем-то вроде серых матрасов на высоту больше его роста. Он снова закрывает глаза, думая, что это, может, у него что-то со зрением от удара в голову, но когда открывает их в следующий раз, то видит, что матрасы никуда не делись. Кое-где на них видны бурые и красные пятна в бледных кругах, будто кто-то пытался оттереть их дочиста.

– Вот теперь тебя добили, – шепчет Махмуд. – Взяли тебя в рабство, связали и свели с ума. Маттан мертв.

– Он где-то там, – смеется надзиратель, отпирая дверь.

– А, ясно.

Прячась за дверью, Махмуд смотрит из сумрака незнакомого угла знакомой камеры, как в поле его зрения возникают два начищенных до блеска ботинка.

– Мистер Маттан?..

Махмуд не отзывается. Ему больше нечего сказать им.

Солиситор делает еще шаг в камеру, ступая почти на цыпочках. Дверь наконец закрывается, и вошедший видит заключенного, который сидит на корточках там, где его не видит стражник.

– Вот вы где! – говорит солиситор, словно Махмуд – ребенок, затеявший игру.

Он ждет, когда Махмуд поднимется, отряхнется и пожмет ему руку, но тот не двигается с места и глядит в пол.

– Мне сообщили, что вчера с вами случился некий срыв. Очень надеюсь, что сейчас вы… немного оправились. Врач сказал мне, что наиболее вероятная причина – необычно продолжительное время, которое вам пришлось провести в ожидании суда. Вполне понятно, что ваши нервы на пределе, мистер Маттан, но я пришел наконец-то с хорошими вестями. Начало вашего процесса назначено на 21 июля, на выездной сессии в Суонси. День начала боевых действий наступает!

Махмуд молчит, не сводя глаз с округлых мысков выданных в тюрьме ботинок.

– Вижу, у вас на щеке ссадина. Следует ли мне задать вопрос по этому поводу начальнику тюрьмы? Или нет?