Люди в летней ночи

Но в конце марта устоявшаяся атмосфера начала делаться все тревожнее. Участились всевозможные распоряжения, причем некоторые из них были совершенно непонятными, как, например, о том, чтобы с наступлением темноты из домов не было видно ни огонька; вероятно, опасались подачи световых сигналов. Начали также реквизировать и такие вещи, о которых до сих пор не было и речи. Так, однажды днем в Киерикку пришли двое мужчин, старый и молодой, и объявили, что собирают санные полости. В Киерикке и была-то всего одна, да и та плоховатенькая, но они взяли и такую. «Ничего не поделаешь — приказ», — сказал пожилой плешивый мужик со спутанной бородой и потряс в подтверждение головой. «Там теперь, похоже, всякий пикает, даже Юсси Тойвола», — сказал хозяин Киерикка, когда мужчины ушли. Киерикка, благодаря своим поездкам, случайно знал того пожилого мужика, хотя тот был с другого конца волости, да и там-то из самого захолустья. Затем хозяин поподробнее объяснил, каков сам безземельный старик Тойвола и его двор, заключив: «И даже там нашли кого поставить под ружье».

Но в деревне чувствовалось, что тучи сгущаются. Если бы кто-нибудь в эти предвещающие недоброе дни внимательнее понаблюдал за лицом служанки Сильи из Киерикки, то заметил бы за ресницами девушки горячечный блеск и на скулах румянец. Но никто не обращал внимания на служанку в эти тревожные дни, — хотя из всего населения деревни, может быть, именно Силья с самым большим нетерпением ожидала, как все решится. Ибо она ждала, надеялась и верила, что произойдет не просто замена одних солдат и их начальников другими. В эти дни и ночи, когда она трудилась или отдыхала, ей казалось, что те два молодых человека уже приветственно машут ей оттуда, из-за грохота боя. Они махали ей и одновременно указывали куда-то рядом с собой, вроде того, что тут идет и тот, кого ты ждешь и которому крикнула привет тогда, провожая нас. И чем больше вокруг нее нарастал страх одних и проявлялось злорадство других, тем больше Силья забывала, в чем суть спора между ними. В ее душе все ширилась прекрасная надежда. Полет времени в ее сознании, казалось, все приближается к какому-то прежнему и далекому солнечному мигу, а неясное сновидение в промежутке между тем, что было и будет, исчезало напрочь.

Девушка все чаще поглядывала в ту сторону, откуда ожидали появления новой власти, случалось, забывала и о работе, так что хозяйка смогла сказать: «Ты так то и дело смотришь в ту сторону, будто ждешь оттуда большого блаженства».

Вот так и в тот вечер, когда с промежутком в полчаса на хуторе побывало два отряда, не знавших один о другом и требовавших лошадей, саней и возчиков, из чего можно было заключить, что на фронте дела плохи, — так и тогда Силья стояла в северной части двора. И она даже пошла в ту сторону, куда устремлялись все ее чувства. И услышала, что кто-то движется, крадучись, в сумерках по дороге. Человек остановился за поворотом дороги. Остановилась и Силья, но затем сделала еще несколько шагов вперед. «Это Силья, да?» — спросил низкий взволнованный голос, показавшийся ей знакомым. Услыхав ответ, мужчина подбежал к ней и заговорил торопливо, тяжело дыша:

— Фронт под Куускоски прорван — красные бегут — некоторые попали в руки белых, и их уже небось расстреляли. Я не могу убежать далеко — коль дома дела так плохи — лишь бы этот худший момент переждать, а там, может, и останусь в живых. Мне бы только надо теперь побыть какое-то время вблизи дома — но они застрелят меня, если найдут, потому что я был возчиком утех, которые убили этого хозяина Куркелу, — но я ведь ничего не делал, только правил лошадью, ты же знаешь и можешь подтвердить это — ты же видела, как я возвращался той ночью… Слушай — я схоронюсь в старом сарае Киерикки, под сеном — сходи, Силья-золотце, скажи Эмме, чтобы она каким-нибудь образом прислала хлеба и горячего молока туда к двери, уж я оттуда заберу… Ты же сделаешь это, ты добрая, и ты же знаешь меня, и если я как-нибудь спасусь, век тебя буду помнить… А теперь пойдем побыстрее, пока тебя не хватились и не начали искать…

Подавляя в себе страх, которым он был охвачен, этот прежде столь жизнерадостный торпарь пошел впереди, останавливаясь и прислушиваясь. Когда приблизились к хутору, он велел Силье идти первой, будто она никого и не встречала.