Люди в летней ночи

И лодка с красивой крестьянкой проплыла мимо него. Он ясно видел, что ее немного стеснял и одновременно радовал его зачарованный взгляд. Еще и теперь, в ее нынешнем положении, линии ноздрей и бровей сохраняли то особое изящество, которое как бы смягчало озорно-смелую манеру говорить. Сейчас, во время беременности, обычно ровный загар сгустился на скулах Хильи красивым румянцем, окруженным равномерной бледностью щек.

Художник придержал весла, пытаясь как бы нечаянно немного притабанить, будто хотел остановить мгновение, продлить случившуюся тут, на воде, встречу. Странное, ребяческое чувство охватило одинокого мужчину, когда он смотрел вслед удаляющейся Хилье. С увеличением расстояния все менее четко различались черты ее лица, на котором вскоре появился отсвет страстного пурпура заката, точно такой же, как на стене сарая в Телиранте и на платье идущей среди нолей барышни. Гребущая женщина, ее лодка и движении весел были пластичны, казались легкими, почти скользящими по глади воды. Одинокий мужчина в своей лодке медлил, да, дела его таковы, что он действительно отдыхает, любуясь той скромной картиной.

Он плыл без цели, лишь бы плыть. Сразу после этой неожиданной встречи на воде в нем проснулась какая-то мелодия, которую он принялся напевать себе под нос: какая-то медленная мелодия народной песни в искусной обработке тихонько звучала за его сомкнутыми губами, легкий гребок отмечал каждый третий такт, и лодка все больше удалялась от места нечаянной встречи.

16

Нынче, воскресным вечером во дворе Телиранты опять, как и вчера, затеялись посиделки, но многое было иначе. Судя по всему, это было последнее настоящее летнее воскресенье — через неделю в воскресный вечер на тех полях, на которые сейчас тихо наплывает все еще светлая летняя ночь, появятся уже ряды вешал-шестов с сушащимся сеном и тени от них. Сейчас, по случаю праздничного дня, все были одеты немного необычно. И казался торжественным даже проход стада, пригнанного на вечернюю дойку. И те девушки, которые отправились на лодке доить стадо за озером, были в праздничной одежде, они так и лучились ожиданием вечерних радостей.

Бабуся — старая хозяйка — опять сидела на крыльце. И в связи с чем-то у нее появилась возможность сказать:

— Ну да, вы там, в зале шушукались до тех пор, что, кажется, уже и солнце взошло — до сна ли мне было. — Говоря это, она весьма по-матерински глядела на гостя, Арвида, о котором и знала-то всего лишь, что есть тут такой молодой человек.

На скотный двор пришли два сплавщика, в руках у них были бидоны. Хозяйке пришлось встать и пойти туда — присмотреть.

— Утреннее молоко хозяйка небось уже отправила по белу свету? — крикнул один из пришедших. Он был без шапки, и светлые волосы его были аккуратно причесаны, а голубые глаза все время как бы искали чего-то. Он не очень-то походил на сплавщика. Девушки-скотницы даже знали, что его зовут Юрьё Салонен.

Он был с тех плотов, которые стояли на якоре у склона, идущего от поля Хейккиля. Из-за встречного ветра плоты простояли там уже несколько дней, а теперь, когда ветер наконец стих, было воскресенье, и поэтому негоже пускаться в путь до вечера. Сплавщики ходили за молоком в ближайшие хозяйства; те, кто работал на этом плоту, — в Телиранту.

— А Юкка Меттяля уже вернулся из дома? — спросила одна из девушек-скотниц у сплавщиков.

— Нет, уж если этот голодранец добрался до своей бабы, он скоро не вернется, — ответил Юрьё Салонен.

Девушка задала вопрос, потому что Меттяля был женат на ее родственнице в третьей волости отсюда к северу.

— А он не больше голодранец, чем вы, — возразила девушка Салонену.

Получив молоко, сплавщики отправились восвояси, с озера опять доносилось ритмичное поскрипывание уключин их лодки. Пока сплавщики разговаривали с девушками, солнце зашло. И серп луны показался прежде, чем они успели добраться до плота.

17

Пока сплавщики ездили за молоком, успел вернуться Меттяля. Он был немного пьян, а в кармане у него была бутылка с «зельем», и он предлагал отправиться в деревню и немного поразвлечься. Особенно он допекал этим Салонена. Однако тот лишь отворачивался да посвистывал и не очень-то прислушивался к тому, что говорил Меттяля.

Меттяля выглядел совсем иначе, чем Салонен. Он был большим, груботесаным, немного примитивным и обычно любил бахвалиться. Ему принадлежала лошадь, стоявшая вот уже несколько дней без дела под навесом, но, вероятно, уже сегодня вечером ей опять достанется крутить ворот.

— Пойдем, пойдем, Нокиа, чего уж там, — продолжал уговаривать Меттяля. Салонена прозвали «Нокиа», потому что он однажды упомянул, что родился в заводском поселке с таким названием.