За окнами, снизу, из глубины по склонам густо поднимались сосны, почти достигая кронами уровня веранды. И поверх крон видна была и отсюда та самая матовая гладь озера, которую они, подъезжая, видели еще с гряды холмов из-за мелькающих стволов сосен. Там, на озере, какие-то люди плыли на гребной лодке, и, обгоняя их, мчалась моторка — стук ее мотора не долетал сюда, но и немая картина была достаточно эмоциональным зрелищем для глядевших отсюда, сверху. Еще дальше виднелись другие весельные и моторные лодки с горожанами, возвращавшимися из воскресных поездок к по-летнему тихим местам своего жительства. Наверняка у них свои переживания, еще не кончившиеся для многих даже с наступлением этой ночи. Через несколько коротких часов начнут работать станки на заводах, откроются магазины, лавки, конторы. Но сейчас люди еще смотрят из своих лодок на знакомые берега, фантазируя, — где и как было бы жить в воображаемой обстановке. И с высоты берегового ресторана сейчас кто-то тоже глядел на озеро, отключившись от общего веселья, и переживая то же настроение, которое, казалось, царит в той лодке. В ней были только молодые люди, показывавшие всем видом своим, что интенсивно живут этой ночью и еще свободны от напряжения грядущего дня.
Художник греб до тех пор, пока его лицо и руки не ощутили дыхания начавшейся ночи. Тогда он перестал напевать себе под нос и задумался о возвращении домой.
С наступлением ночи мужчина приближается к дому, где его жена и детишки уже спят; он делает это с обычнейшим ребяческим удовольствием, если не заряжен — наоборот — яростью. Когда день сменяется вечером, стихает и борьба, которую вызывает день, воцаряется ночной покой, исконный и как слово, и как понятие. Нужда и различнейшие заботы и муки могут подвергнуть дом — семью — испытаниям, и, возможно, подгоняемый ими, задержался допоздна в пути мужчина. Но затем, приближаясь к дому, он знает, что лишь у него есть право вот так, среди ночи войти в это жилище, успевшее уже за время их жизни здесь приобрести знакомую атмосферу. Ночной покой свят; вокруг спящего человека образуется некая охраняющая его сфера. Там, за его лбом, находится мозг, и в нем во время сна схватываются всевозможные добрые и злые духи, безобразные и прекрасные видения, вынужденно загнанные глубоко в подсознание на время той борьбы, что ведет человек днем. Счастлив мужчина, если приходит ночью в свой теплый дом, в гнездо, где его супруга и его дети. Самка и детеныши, они здесь…
Художник пришел к себе на двор, к своему дому. Глядя на это маленькое строение, он вспомнил, вследствие какого неприятного обстоятельства сделалось возможным, что они поселились здесь: старик, многими ненавидимый, и его старуха были тайно убиты в этом самом жилище. Окна-двери дома все еще как будто дают понять, что они-то знают, но нельзя говорить об этом, значит нельзя… Ведь тут теперь твое семейство…
Дверь оказалась запертой, пришлось стучать. Терпение… еще немного терпения… наконец дверь отворили, и в тот же миг он увидел спину женщины в ночной рубашке. Это была госпожа художница, жена его, и пока она удалялась, художник, входя, успел отметить ее походку, безусловно такую же, как всегда, — мужу было предельно знакомо это равномерное шарканье ночных туфель супруги. Она вернулась к постели, легла и лежала неподвижно, очевидно, в той же самой позе, в какой и была, когда услыхала стук в дверь. Сонное дыхание детей доносилось из общей кровати.
Художнику еще и теперь не хотелось спать, он ничуть не спешил в постель. Подойдя к окну, он усердно высматривал, на что следовало бы обратить внимание, кроме как на саму светлую ночь. Маленькая белая бабочка порхала над дорожкой — уж не он ли вспугнул ее, идя домой. Это порхание почему-то навело его на серьезную мысль о тщетности кое-каких занятий, о чем сам не догадываешься… Он увидел и еще одно насекомое: в оконном квадрате, снаружи, застыл неподвижно, будто сто лет назад окаменевший там символ ночи, странный комар-долгоножка. Бесконечно длинные ноги, резко переломленные в одном из суставов, хоботок — продолжение тонкого тельца — и крылышки, неподвижные, раскинутые даже в покое. На просвет можно было видеть прожилки в крылышках. Можно было также очень спокойно рассматривать находящиеся позади крыльев странные отростки и обдумывать чудо: почему вторая пара крыльев превратилась в такое и для чего оно комару… Казалось, значение этого нелепого комара лишь в том, что, находясь в данный момент неподвижно в оконном квадрате, он каким-то странным образом подчеркивает дух летней ночи, который и без него ощущается совсем близко и одновременно очень далеко, в непредсказуемой небесной дали. Так же, как снежная баба среди зимних сугробов подчеркивает и проявляет дух лунной морозной ночи.
— Конечно, сейчас писал груди Хильи Сюрьямяки? — послышалось с кровати.