Не странно ли будет требовать ее, как, например, требовать гарантии 8-часового рабочего дня в стране, закрепившей законом 40-часовую рабочую неделю? Или свободы освещения своего дома ночью? Ведь был же когда-то и строго проводился в жизнь закон о тушении огня… Не дико ли представлять себе в наши дни какое-либо правительство, проводящее религиозные гонения?
Для России же, не знавшей религиозных войн, в которой при «кровавой тирании царя» – о чем еще долдонят и теперь безнадежные тупицы, – где беспрепятственно молились и в костелах, и в кирхах, и в мечетях, и даже в шаманских капищах, в столице, которой, первой из европейских столиц, был воздвигнут буддийский храм не только с соизволения, но при моральной и материальной поддержке православного Императора, в этой России вряд ли возникнет потребность масс в гарантии религиозной свободы.
Скорее другое, массы верующих всех исповеданий потребуют гарантии своей свободы от изуверских насилий атеистических мракобесов. Свобода же совести может быть внесена и, конечно, будет внесена без возражений в конституцию покризисного Российского государства лишь как уступка пережиточному политическому мышлению последних «рыцарей демократии», нечто вроде студенческой шпаги, красовавшейся на бедрах «белоподкладочников» последних лет Императорских Университетов…
Далее. Свобода союзов и собраний. Здесь дело много сложнее. Демократия, скроившая свою политическую силу в XIX в. именно на этой форме свободы – развитии и укреплении политических партий, трудовых, профессиональных, культурных союзах и объединениях, в XX в. вынуждена сама аннулировать эту свободу, поставить ей предел, ликвидируя и запрещая нацистские, фашистские, а теперь и тоталитарно-социалистические (коммунистические) партии и союзы. Произошло неизбежное во времени: идея, воплотившись пожрала саму себя…
Установление новых форм необходимой для развития личности, но и не угрожающей ее общественной жизни, свободы социальной, новых форм политического коллектива – одна из основных задач кризиса. Ее разрешение возможно лишь в совокупности всех государств мира, а Новая Россия не сможет при любом правительстве исключить себя из системы планеты. Можно предположить, что нужная граница данного вида свободы будет указана миру именно Новой Россией, первым актом которой, несомненно, будет полная ликвидация коммунистической партии со всеми ее отделами и подотделами. Из этого всенародного акта и вырастут требования массами свободы союзов и собраний, а также и требования государственных гарантий, самозащиты от их возможного насилия над личностью.
Свобода слова на языке наших дней – свобода пропаганды, потребует пересмотра в тесной связи с установлением границы свободы союзов и собраний. Обе эти формы неразрывны. Симптомы требования обществом ограничения этой свободы мы видим уже и теперь. Во многих штатах Северной Америки изъята из школьных программ гипотеза Дарвина, усилены меры борьбы с клеветничеством в печати и порнографией, в католических странах взят под контроль показ аморальных кинофильмов… Трактовка свободы слова, принятая XIX веком, уже пересматривается ХХ-ым. Исход кризиса установит норму взаимных гарантий свободы слова и защиты общества от вредоносной гипертрофии этой свободы. Освобожденная Россия, будет ли монархической или республиканской, несомненно, возвратится к жизни, слитой с прочим культурным миром и примет выработанные развитием и ликвидацией кризиса новые формы свободы слова, на много разнящиеся от индивидуалистических и непротивленчески-либеральных трактовок XIX века.
Пока мы не встречаем ничего, что противоречило бы духу монархии, что не могло бы сочетаться с нею. Противодействия гарантиям свобод со стороны монархии не предвидится. Более того, гарантия их наследственным монархом, надпартийной, несменяемой в принципе личностью, дает больше уверенности в их соблюдении, чем гарантии сменного, неминуемо подверженного давлению со стороны партии президента республики или лидера кабинета.
Переходим к главному и основному – неприкосновенности и свободе личности, иначе говоря, к взаимоотношениям индивида-человека и коллектива-государства.
Представитель Германии на Берлинском конгрессе защитников культуры профессор Коган заявил: «Мы должны признать, что форм массовой демократии мы (культурный мир) осуществить не смогли».
Но какие же иные, не массовые, формы могут выражать истинный дух демократии? Не проще ли будет назвать их своим именем – олигархией политических партий, их парламентских блоков или, что будет всего вернее, олигархией стоящих за ними и субсидирующих их финансово-промышленных группировок.
Наблюдения над современностью дают нам в этой плоскости один чрезвычайно яркий и показательный пример, подтверждающий не только полную возможность сочетания монархического принципа с охраной свободы личности, но более твердую и надежную гарантию ее при сохранении надпартийного регулятора, каким является монарх.