Людовик XIV

Вскоре будет открыта рака святой Женевьевы и начнется всенародное моленье. Просите своих святых молиться Богу, мадам, чтобы не гневался на нас Господь, который, может быть, хочет нас спасти, подвергнув нас всем этим испытаниям в то время, как мы высказываем ему свои жалобы.

Мадам де Ментенон

Lucem demonstrat umbra (Тень падает от света).

(Надпись на солнечных часах)

Вольтер считает, что слава Людовика XIV была бы полной, если бы старый король умер сразу после заключения Утрехтского мира, в период между подписанием этого мира и появлением злополучной буллы «Unigenitus». Автор «Века Людовика XIV» не совсем не прав — он очень хорошо знал эту тему, — но он умышленно упрощает. Особенно три пункта позволяют действительно уловить тонкие нюансы его рассуждений. 1. Булла «Unigenitus» не прилетела из Рима, как метеорит, а появилась по просьбе Франции (которая повторила ошибку Мазарини в отношении Пяти положений Янсения). 2. Большие трудности, причины кризиса и непопулярности предшествуют Утрехтскому миру. 3. Но не все черно в период между весной 1713 года и смертью короля. Испытания, ошибки, но также и надежды были до и после подписания договора. Одним из испытаний был пацифизм.

Сирены пацифизма

В эти тяжелые годы испанской войны король должен противостоять не только европейской коалиции, ненависти пенсионария Хайнсиуса, ожесточенным атакам Мальборо и принца Евгения, враждебности протестантов, трудностям финансовых проблем, уловкам своего совета, но и аргументам, инсинуациям и тягостному молчанию «братства пацифистских душ»^{87}.

Мадам Елизавета-Шарлотта уверяет, что она состоит в этом «братстве», но не проявляет себя в нем особо усердствующей. А аббат де Сен-Пьер работает над проектом «Как сделать мир постоянным в Европе» (1713) и уже с 1711 года распространяет первую часть своего труда, который долго оказывал свое влияние: «Над ним уже хорошо посмеялись»^{87}. Некоторые генералы начинали ненавидеть войну, маршал де Тессе был из их числа. То он прибывает «обескураженным» в армию даже до начала кампании. То пишет: «Я поостерегусь, мадам, даже вам говорить о войне, я ее ненавижу больше, чем вы»^{101}

. Вот почему время от времени «пары» пацифизма доходят до среднего воинского состава, менее патриотичного, чем король, менее безропотно подчиняющегося пассивной дисциплине, чем низший офицерский состав и простые солдаты. В январе 1709 года маркиза де Ментенон констатирует, что «офицеры слишком любят Париж»^{65}. В сентябре того же года, накануне битвы при Мальплаке, мир кажется таким неизбежным, что мысли о нем парализуют часть армии. В 1712 году то же положение вещей. Виллар пишет министру Вуазену: «Офицеры, которые знают, что мирные переговоры продвигаются, отказываются идти в бой по доброй воле»^{26}.