Людовик XIV

Утрехтский и Раштадтский мирные договоры сохранили за Францией почти все ее недавние завоевания. Людовик XIV не дал окорнать страну и оставил ее после своей смерти в целости и сохранности. В его царствование королевство расширилось за счет Верхнего Эльзаса в 1648 году, Артуа и Руссильона в 1659 году, Фландрии, Эно (Французского), Франш-Конте, Нижнего Эльзаса в 1702 году; не говоря уже о колониальных приобретениях, таких, как Пондишери, Сан-Доминго, Луизиана (названная в честь короля) и Сенегал[130]

. Прежние учебники очень мудро оценивали заслуги того или иного правления или режима в зависимости от увеличения или уменьшения национальной территории. Людовик XIV был королем, расширившим территории своего королевства, то есть баланс его царствования считался позитивным. «Округленная территория, которую он оставляет в наследство своим преемникам, не могла считаться чем-то совершенным и неизменным, ибо «естественные» границы — это миф; но исправления границ и «присоединения» сделали Францию защитимой, а «железный пояс», построенный Вобаном, останется оперативным вплоть до 1870 года.

Война — это всегда очень долго, но годы войны нужно делить на две части, чтобы не учитывать то время, которое армия проводит на зимних квартирах. Битвы всегда сопровождаются слишком большим количеством жертв, но в данном случае следует привести существенный контраргумент: Франция не знала иностранных нашествий в течение 79 лет (с 1713 по 1792 год). Большинство военных кампаний Людовик XIV проводил на территории иностранных государств: в Испании, в Пьемонте, в Пфальце, в Испанских Нидерландах, в Соединенных Провинциях. Противник вторгался в королевство уже очень поздно и на очень небольших участках. Армии короля состояли в основном из добровольцев и наемников. Когда же внешняя опасность усиливалась, угрожая целостности государства (в таком случае территория измеряется уже не квадратными лье, а пядями земли), призыв милиции (форма, предшествующая воинской повинности) и соединение рекрутов и ветеранов (что было провозвестником 1792 и 1813 годов) способствовали укреплению национального самосознания, и один этот факт с лихвой компенсировал пролитую кровь.

Военно-морской флот Франции, количество боевых кораблей которого выросло за десять лет в десять раз, считался самым сильным в мире в период между 1676 и 1705 годами, и, поскольку он был неотъемлемой частью вооруженных сил, можно сказать, что война была главной индустрией королевства. Кораблестроительные верфи морских арсеналов, стройки сухопутных и портовых фортов потребовали привлечения между 1661 и 1701 годами самого большого количества рабочей силы во Франции со времен строительства соборов. Развитие — уникальное в то время — современной военной администрации способствовало как бы вливанию свежей крови в организм старой государственной структуры. Ни одна страна не располагала к 1690 году флотом, который мог бы сравниться с флотом Кольберов; все в нем было отлично отлажено — чины, продвижение по службе, жалованье, карьера, пенсионная система, социальное страхование. В сухопутных войсках, в вотчине династии Летелье де Лувуа, до сих пор неизвестно, что было самым главным: служба продовольствия, организация маршевых переходов, проблема командования, технические изобретения или мобильность войск.

Подобное напряжение и подобные достижения предполагали, без сомнения, постоянную и напряженную волю. Ни Жан-Батист Кольбер, ни маркиз де Сеньеле, ни Мишель Летелье, ни маркиз де Лувуа никогда не смогли бы обеспечить командным составом трехсотпятидесятитысячное войско и успешно противостоять всей Европе, не будь у них поддержки терпеливого и прозорливого монарха, каким был Людовик XIV. «Незаурядный талант министра никогда не затенял славу его монарха: наоборот, вся честь от успеха, а также порицание за некрасивый, неблагородный поступок опять же достаются последнему, который считается первопричиной всего»^{44}

. Поэтому-то и следует сожалеть о том, что Людовик XIV проявил такую суровость по отношению к Пфальцу. Даже подобное, небольшого масштаба опустошение страны слишком напоминало ужасы Тридцатилетней войны, чтобы не вызвать раздражение среди общественности, уже к тому времени сильно приобщенной к культуре. Даже если Тюренн выполнял данные ему приказы без зазрения совести и если Лувуа проявлял собственное рвение, эта практика выжженной земли отвратительна: сожжение благородного Гейдельбергского замка, например, — больше чем преступление, это ошибка!

Людовика XIV еще упрекают в том — вслед за Сен-Симоном, — что он слишком любил строительство[131]. Мы счастливы сегодня, что у нас есть Версаль и Трианон, мы рады, что можем собирать там различные республиканские конгрессы, принимать глав иностранных государств, что имеем возможность восхищаться роскошными фонтанами и любоваться остатками роскошного в прошлом парка; но мы одновременно упрекаем создателя всех этих чудес за то, что он слишком много потратил денег на их осуществление. Это не логично!