Людовик XIV

Девятого июля свадьбу отпраздновали в Сен-Жан-де-Люзе. «Она была похожа на свадьбу из волшебной сказки»^{190}. «Королевы, каждая из которых сидела под высоким балдахином, были самыми красивыми в мире»^{6}. Людовик был одет в одежды, сшитые из золототканой материи. У Марии-Терезии «было знаменитое большое королевское манто из фиолетового бархата с вытканными золотыми лилиями, в котором ее можно видеть с золотой короной на голове на картинах». Месса была долгая и торжественная, «по окончании ее короля и королеву посадили под балдахин. Весь двор, как вы понимаете, был в этот день в церкви, и придворные сверкали великолепными одеждами. Без всякого преувеличения, здесь было иное великолепие, непохожее на роскошь Фуэнтарабии»

^{6}. Из церкви вышел кортеж так же, как вошел туда. Впереди шли король и королева. Платье МарииТерезии несли принцессы. Затем шла королева-мать, за ней «графиня де Флеке несла ее шлейф. За королевой-матерью следовала Мадемуазель, и ее шлейф нес г-н Манчини»[28]. Описание всего того, что было связано со шлейфами, в настоящей книге могло бы составить целую главу. Накануне, например, очень много говорили о Пфальцской принцессе, которая приехала «к королеве-матери с большим шлейфом. Мадам д'Юзес сказала королеве-матери о несоответствии длины шлейфа этой принцессы с ее положением. Анна Австрийская ответила, что на свадьбе Английской королевы все Лотарингские принцессы были с такими шлейфами»;^{6}

как бы то ни было, не Испания будет определять будущую церемонию в Версале и не личное правление Людовика XIV положит начало этикету, который так охотно соблюдали наши отцы и деды.

Итак, вернемся к церемонии. «Мадемуазель появилась во всем великолепии», блистала красотой и с виду казалась счастливой, хотя она потеряла в этот год отца и надежду выйти замуж за короля. У ее сестер «платья были из феррандины, с широкими накидками из крепа», и на всех троих «были жемчуга»^{6}. Улицы, которые отделяли церковь от резиденции принцесс, были «покрыты коврами, украшены гирляндами, привязанными к столбам, выкрашенным в белый и золотой цвета»^{190}. Завершение свадьбы обычным ритуалом, рассматриваемым как уплата за приданое, не заставило себя ждать. В тот же вечер «королева-мать» задернула занавес, закрывающий супружеское ложе, и тотчас же ушла. На следующий день у молодых супругов, как у одного, так и у другого, вид был счастливый»

^{190}.

Теперь надо было, не спеша, устраивая по дороге веселые празднества, возвращаться в столицу, где готовился триумфальный въезд монархов. И совсем на короткое время король себе позволил сделать маленькое отклонение от намеченного пути, заехал в Бруаж с небольшим кругом приближенных и распростился с легкой грустью со своей юношеской любовью.

«В Париже все было приготовлено для пышного въезда, такого еще никогда не было. Улицы были украшены листвой, коврами и картинами; и в разных местах были подняты триумфальные арки с девизами и надписями»^{71}

. Летнее горячее солнце ярко освещало эти изящные украшения. Париж уже забыл Фронду. Король уже забыл некоторые из своих детских воспоминаний. К парижанам присоединились люди из провинций, чтобы отпраздновать одновременно два радостных события: королевскую свадьбу и прочный, славный мир. С восьми до полудня молодые монархи, восседающие на троне, «который им был приготовлен на окраине предместья Сент-Антуан, принимали клятву верности и изъявления покорности от всех корпораций и крупных компаний. Таким образом, прошли столичное духовенство, держа кресты и хоругви, университет (42 доктора медицины, 116 докторов богословия, 6 докторов по каноническому праву, «все одетые в мантии и пелерины, отороченные горностаевым мехом»^{279}), все шесть корпораций и другие ассоциации, затем верховные суды, парламент прошел последним как самая престижная корпорация.

Торжественный марш начался в два часа дня. «Король ехал верхом, впереди шли войска королевского дома, рядом — принцы и вельможи двора. Затем ехала королева в открытой карете, за ней следовали кареты принцесс и самых высокородных дам». С таким пышным кортежем Их Величества проехали по столице от ворот Сент-Антуан до Лувра, «и не было места, проезда, где народ не выражал бы приветственными криками радость, которую он испытывал в такой счастливый день».

После подобного триумфа, в преддверии двадцатитрехлетия короля, можно было себе задать вопрос: что будет делать король?

Терпеть еще двадцать лет полуопеку кардинала и немного походить на тех ленивых королей, к которым он в детстве питал отвращение, или расстанется с министром, который оказал Франции столько услуг и отдельные нарушения обязанностей которого были пустяками по сравнению с положительным вкладом его большого труда? Со своей стороны, Мазарини должен был взвесить, на что он может рассчитывать, оказавшись перед такой дилеммой: это было одной из причин его запоздалого желания принять священнические обеты и попытаться стать папой.