«Наше любопытство,
— говорит он, — было возбуждено при виде "Дютейе", вошедшего в гавань, и мы побежали на берег, чтобы услышать новости. Корабельная шлюпка, увидев, что мы подаем знаки, подошла к нам. Нас тотчас доставили на борт судна, и наши сердца переполняла радость от того, что мы так близко увидим принца, прибытия которого в Шотландию все так желали. Поднявшись на борт, мы увидели на палубе большой шатер, поддерживаемый шестами, а под этим шатром — вина и наливки. Там нас радушно принял маркиз Туллибардин, которого кое-кто из нас знал со времен первой экспедиции 1715 года.Пока маркиз разговаривал с нами, Кленранальд скрылся из виду, ибо, как мы поняли, его позвали в каюту принца, где он оставался часа три. У нас уже не было надежды увидеть в этот вечер его высочество, как вдруг, спустя полчаса после возвращения к нам Кленранальда, на наших глазах в шатер вошел высокий молодой человек приятнейшей наружности, в черном платье без всякой отделки и в простой рубашке без манжет и жабо, причем не очень чистой, с батистовым галстуком, скрепленным простой серебряной застежкой; на голове у него был светлый парик и шляпа без всякого позумента, с льняным шнуром, один конец которого был привязан к пуговице его платья, а на ногах — черные чулки и башмаки с медными пряжками. Как только я увидел его, сердце у меня затрепетало от предчувствия; заметив это, священник по имени О'Брайен тотчас же сказал нам, что этот молодой человек — англичанин духовного звания, давно желавший встретиться с горцами и поговорить с ними.
Когда этот молодой человек входил, О'Брайен, несомненно для того, чтобы придать достоверности своим словам, не позволил ни одному из нас встать. Войдя, молодой священник никому не поклонился, да и мы поклонились ему только издали. По воле случая, я один был на ногах в ту минуту, когда он появился. То ли случайно, то ли потому, что я внушил ему симпатию, он подошел прямо ко мне и пригласил меня сесть рядом с ним на сундук. И тогда, принимая его за чужестранца или простого священника, хотя в глубине души что-то продолжало нашептывать мне, что это человек более значительный, чем о нем говорили, я стал беседовать с ним с большей фамильярностью, чем следовало. Первым делом он поинтересовался у меня, не зябну ли я в своем горском наряде. Я ответил ему, что настолько привык к своему наряду, что непременно зябнул бы, если бы переменил его на другой, даже более теплый. Он искренно засмеялся, услышав этот ответ, и стал расспрашивать меня, как я ложусь спать в этом платье. Я объяснил ему, как это происходит, однако он заметил мне, что, столь плотно закутавшись в свой плед, я не смогу защищаться в случае неожиданного нападения. Тогда я ответил ему, что в случае личной опасности или в случае войны мы используем плед иначе, так что горец может в один прыжок оказаться на ногах, держа в одной руке обнаженный меч, а в другой — заряженный пистолет и не испытывая никакого неудобства из-за этого покрывала. Потом он задал мне несколько других подобных вопросов, а затем, быстро встав, попросил стакан вина, после чего О'Брайен сказал мне на ухо, что следует уважить желание чужестранца, но не пить за его здоровье, и это утвердило меня в моих догадках. И тогда, взяв стакан вина, молодой человек выпил за здоровье всех нас и спустя минуту удалился».
