Люпофь. Email-роман.

Однако Алина к концу января всё же превозмогла свою обиду, всерьёз забеспокоилась. Она даже звонила пару раз Дарье Николаевне, но лишь нарвалась на оскорбления. Дозвонилась в конце концов и до сестры Домашнева в Сибирь, но только переполошила родственников пропавшего Алексея Алексеевича…

В конце концов, университетское начальство обратилось с официальным заявлением в органы о розыске пропавшего без вести профессора Домашнева, а экс-супруга и экс-любовница, каждая независимо друг от дружки, пришли к выводу, что их некогда любимый человек напрочь порвал с прежней жизнью и перебрался, как не раз в загульные дни грозился, к другу Петру Антошкину в столицу и живёт там под чужим именем (что в наши времена труда не составляет) или…

Или, вот именно, «или»: Дарья Николаевна даже по доброте душевной, уже спустя месяца три, при очередном посещении церкви заказала, взяв грех на душу, сорокоуст по заблудшей душе бывшего своего мужа раба Божьего Алексея…

* * *

Сдав летнюю сессию и съездив со своим Коленькой на Юга (опять в Геленджик), Алина Латункина укатила до конца лета на практику в детский оздоровительный лагерь воспитателем. Она предлагала и Коле бросить на время свой базарный чай-кофе да завербоваться в лагерь хотя бы рабочим кухни (вот уж покайфовали бы на природе!), но Колька свой малый рыночный бизнес, боясь конкуренции, оставить не решился. Ну и дурак!

Волею случая в том же тинейджерском лагере физруком оказался доцент с университетского спортфака Дмитрий Иванович Белгородский — вполне гарный мужчина тридцати с чем-то лет, уехавший из города, как вскоре выяснилось, дабы переварить семейную трагедию: от него ушла жена. Вскоре он стал для Алины просто «Дмитрием», затем «Димой» и наконец просто — «моим Димочкой».

Уже в разгаре осени и своего романа они шли как-то по Центральному рынку. Этот субботний день — 15 октября — был ужасным: тучи нависли прямо над головами, то и дело из них начинала сыпать какая-то гнусная морось, сдуваемая ветром. Но настроение у Алины было о-го-го: её Димочка только что подобрал-подарил ей в ювелирном чудные золотые серёжки в виде сердечек и обручальное кольцо забугорного образца — с бриллиантиком. Прелесть подарок к трёхмесячному юбилею их отношений! Алина, пробираясь вслед за Димочкой сквозь рыночную толпу, то и дело на ходу вытягивала вперёд правую руку и любовалась кольцом, а затем притрагивалась то к одной, то к другой серёжке в ушах. Улёт!

И тут ей словно острая заноза в сердце впилась — чей-то отчётливый голос сквозь базарный гвалт:

— Да-а-а, двадцать один год ей только-только исполнился… Умерла!

Она глянула вбок и охнула: на ступеньках кафешки-забегаловки сидели двое пьяных бомжей с пластмассовыми стаканчиками в лапах, и в одном из уродов сквозь грязь и заросли бороды проглянули до ужаса знакомые черты… Домашнев! Он вскинул на неё мутные глаза, тоже вздрогнул и даже сделал попытку вскочить, но рука соскользнула по грязи.

— Ну ты, Профессор, даёшь! — ухмыльнулся друг-товарищ. — Каждый день по сто раз одно и то же! Придумай чего поновей… Пятнадцатилетние тебя не любили, а? Ха-ха-ха!

— Дымка! — окликнул её нетерпеливо Дмитрий. — Ну что ты отстаёшь? Нам ещё мясо на шашлыки купить надо!..

Алина стиснула зубы, прижала руки к груди и, наклонив голову, прошла…

* * *

Алексей Алексеевич Домашнев проводил протрезвевшим взглядом Алину, хотел глотнуть, но заметил, что раздавил стаканчик. В пузырьке «Настойки боярышника» оставалось ещё больше половины.

— Да, она умерла…

— Чего, чего? — не расслышал брат-собутыльник.

Профессор не ответил, приложил горлышко к губам и медленно выцедил жидкость до самого дна. Оторвался, зажмурил крепко-накрепко уставшие глаза и вытер грязным рукавом куртки проступившие едкие слёзы…

Аптечная дрянь была ужасно крепкой.

Послесловие от автора

С Домашневым (фамилия, естественно, как и всех других героев, изменена) я знаком, но не близко. Так, здоровались при встречах и всё.