Николай сжимал и гладил мою грудь. И я знала, что это была не страсть и уж тем более не любовь. Это было что-то другое. Спокойствие, особенное умиротворение… Будто меня, точно суровую нитку, просунули в ма-а-алю-ю-юсенькое ушко иголки старой швеи — Судьбы…
Я лежала и думала о невероятной случайности этого свидания. Воскресно-праздничный день по всем определениям начинался отвратно. Вот уже вторые сутки дома не работал телефон, что-то, видимо, произошло на станции. Пластмассовый говорун просто объявил мне и всем домашним бойкот, и квартира осиротела. Выходной день обрёк меня на эту раздражающую тишину.
Если бы не эта кричащая тишина в квартире, я бы сегодня не выпросила у брата сотовый и не назначила бы Ленке встречу. А она, быть может, не позвонила бы Андрею и Николаю, с которыми вчера и познакомилась. А те, в свою очередь, не пригласили бы нас на шашлыки. Вот так разматывая клубок всех этих совпадений и несовпадений, можно связать себе совсем другую жизнь.
В это утро, чувствуя Колькину сильную руку на своей груди, я знала, что мы, может, больше никогда не встретимся. За эти часы я узнала о нём много: что ему ещё нет восемнадцати, что у него на рынке своё собственное дело (он развозит по рядам горячий чай-кофе), что мечтает открыть свою собственную торговую точку по продаже сотиков, что он Козерог по знаку Зодиака…
…И почему моя грудь не согревалась?
Колькины глаза играли со мной в прятки, уходили всё время куда-то в потолок, но, когда я всё же улавливала его взгляд, чистые и тёплые глаза смотрели на меня очень нежно и вопросительно. «Я не знаю, почему моя грудь не согревается…», — отвечала я, но не ему, а самой себе, про себя.
Я не любила его, он не любил меня, но нам было так хорошо и уютно друг с другом, будто мы сто лет уже знакомы. Было даже ощущение, что у нас где-то в далёком прошлом уже была совместная жизнь и вот теперь, спустя столько лет, мы снова встретились, ни о чём не спрашивая просто лежали в постели и мысленно благодарили друг друга за незабываемую прохладу ещё парящей памяти-бабочки.
Моя грудь в его руке, посеянное в черноту небесной выси зерно луны за окном и наше непонятное счастье…