Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

Несколько примеров того, как цензура превышает свои полномочия в угоду отдельным лицам или вследствие пустого каприза. Когда в ЖЗЛ готовилась книга об известном советском композиторе Сергее Прокофьеве, автор столкнулся с деликатной проблемой. Дело в том, что Прокофьев в свое время был женат дважды, обе его бывшие жены были живы, сильно враждовали между собой, и каждая настаивала, чтобы об ее сопернице в книге ничего написано не было. Поскольку удовлетворить этому было невозможно, автор решил не показывать рукопись ни одной из вдов. Однако последовал донос в Главлит, и там, дабы снять с себя всякую ответственность, корректуру отправили на «дополнительную рецензию» в Министерство культуры, где она попала в руки заместителю министра, бывшему музыкальному критику, который, в сталинское время, громил Прокофьева за «формализм». Корректура была искалечена настолько, что у автора пропала охота писать о композиторах советского времени. Следующую книгу он написал об Иоганне Себастьяне Бахе, она вышла в свет без осложнений[80]

.

Другой пример — книга о космонавте Владимире Комарове, прекрасно написанная журналистом Валентином Ляшенко. В рукописи было много настоящей правды и мало шаблонного «героизма», характерного для советских книг о космонавтах, поэтому я, как редактор, с самого начала предупредил автора, что провести ее через все инстанции будет нелегко. Но удар последовал с той стороны, откуда мы его не ожидали. Многое в книге было основано на переписке Владимира Комарова с его другом летчиком Царевым, но вдова Комарова с ним поссорилась и потребовала, чтобы автор исключил из рукописи всякое упоминание об этом друге. Поскольку удовлетворить эту просьбу автор не мог, то вдова Комарова, используя свои личные связи, добилась того, что космическая цензура отменила свое ранее данное разрешение на публикацию. Прекрасная книга Ляшенко, насколько мне известно, не издана до сих пор.

Особо следует подчеркнуть, что цензура в СССР находится в вопиющем противоречии с законом. Советская конституция провозглашает и даже «гарантирует» свободу печати. Закон об авторском праве строго запрещает вносить в литературные произведения какие‐либо исправления или изменения без согласия автора. Нельзя сказать, что с этим положением вовсе никто не считается. Напротив, очень часто изменения вносятся с согласия автора. Но «согласие» в большинстве случаев бывает вынужденным, ибо при отказе автора идти на компромисс книга может вообще не выйти.

Надо иметь в виду, что Госкомитет по печати ведет постоянную «борьбу» с так называемым параллелизмом в книгоиздательском деле. На практике это приводит к монополизации данного вида литературы какой‐нибудь одной редакцией. В случае предъявления автору неприемлемых для него требований у него есть только одна возможность «отстоять» свое авторское право: вовсе отказаться от издания книги, так как передать рукопись в другое издание либо вообще невозможно, либо, в лучшем случае, книга выйдет через пять лет.

Большинство редакторов навязывает авторам свою волю даже безотносительно идеологической или политической стороны выпускаемой книги. В меру отпущенного редактору вкуса, такта и образованности, он вносит правку, не считаясь с мнением автора, зато стараясь предугадать реакцию на то или иное место в рукописи своего прямого начальства. Приведу только два примера из моей собственной практики. Когда в «Молодой гвардии» проходила моя книга о Мечникове, редактор предложил мне снять две страницу, на которых говорилось о родословной Мечникова со стороны матери (она была крещеная еврейка, дочь Льва Неваховича, одного из зачинателей русско‐еврейской литературы). Редактор аргументировал свой «совет» тем, что после него рукопись будет читать зав. редакцией (в то время Сергей Семанов), который может вообще воспротивиться выходу книги, если узнает, что Мечников по матери был евреем. Пришлось скрыть от Семанова, а заодно от всех будущих читателей книги истинную национальную принадлежность ее героя. Как видим, фактором, повлиявшим на содержание книги, явилась в данном случае не идеология, не политика, а исключительно личная неприязнь заведующего редакцией к евреям. Что, впрочем, вполне соответствует официальной советской идеологии в данном вопросе.

Другой пример. Когда главы из той же книги печатались в одном журнале, имевшем (и вполне заслуженно на фоне других) репутацию полулиберального, редактор потребовал вычеркнуть несколько строк, в которых излагались взгляды Мечникова на проблему смерти. На ироничное возражение, что смерть еще, кажется, не отменена постановлением ЦК, редактор вполне серьезно ответил, что она отменена в их журнале. Главный редактор недавно перенес тяжелый инфаркт, жизнь его была в опасности, и после этого он не терпит никаких упоминаний о смерти.