Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Сэмюэл Джонсон

Он подарил миру сострадательный консерватизм

Стоит только произнести слова «Лондон Сэмюэла Джонсона» — и представляем себе первый великий английский век либерализма и просвещения и всеобщее благолепие.

Стоит закрыть глаза и подумать о XVIII веке — и перед глазами плывут картины: кофейни, кутежи до 3-х часов ночи, и женщины, впервые в истории подавшие голос, повесы, вьющиеся у голых бюстов древних старух, машущих веерами, и повсеместное брожение науки и медицины и литературы, и зарождение демократии.

Поэтому просто шокирует один эпизод, который напоминает, что общество очень сильно изменилось за несколько сотен лет и что государство Британия в тот якобы завидный период своего существования поступало со своими гражданами просто по-варварски по сегодняшним меркам.

Именно таким было наказание, назначенное необычному священнику по имени Уильям Додд. В возрасте сорока восьми лет он стал одним из самых популярных проповедников в Лондоне. На его проповеди собиралось так много знати и светских дам, что очередь в церковь тянулась через всю улицу, и он так проникновенно говорил о проституции, что его аудитория, среди которой были проститутки, спасенные лично Доддом, во время проповеди рыдала и стенала. Он носил длинную шелковую надушенную сутану и перстень с бриллиантом и закатывал шикарные вечеринки в загородном доме, украшенном картинами Тициана, Рембрандта и Рубенса, ну и со временем он, конечно, залез в долги.

Он решил занять у графа Честерфилда, одного из своих бывших учеников, чьей щедростью Додд ранее, бывало, пользовался. Правда, на сей раз Додд решил не отвлекать герцога, а просто подделать его подпись на ценной бумаге на 4200 фунтов — и почему-то решил, что, обнаружив кражу, Честерфилд не очень обидится и позволит ему вернуть деньги когда-нибудь потом. Увы, герцог не понял юмора.

26 мая 1777 года Додда приговорили к смерти через повешение. Совершенно раздавленный, Додд знал, что у него одна надежда — воззвать к милости власти, а верховной властью в то время был король. И он знал только одного человека, обладающего влиянием, литературным даром, силой убеждения и достаточным моральным весом, чтобы обратиться с такой просьбой. В свой смертный час Додд прибег к помощи 68-летнего составителя словарей, поэта, биографа и вообще многогранного гения, человека, которого во всем королевстве знали как главного литератора Англии, единоличного автора первого словаря английского языка, а значит — верховного адмирала всепобеждающего флота английских слов, вошедшего в каждый порт и в каждую реку и бухточку мира. Это был Сэмюэл Джонсон.

Мы легко забыли, какая это была потрясающая знаменитость, хотя, по меркам сегодняшних знаменитостей, он выглядел странновато. У него был гордый римский носяра, большой рот, на голову был напялен маленький, плохо сидящий парик. У него были шрамы от детской золотухи и от операции на шейных лимфоузлах, один глаз не видел, передвигался он короткими скачками, как будто ему спутали ноги, а говорил так запальчиво и при этом так дергался и пускал слюни, что в молодости ему пару раз отказали, когда он пытался устроиться учителем, — под предлогом, что распугает учеников.

Ел он с такой яростной сосредоточенностью, что на лбу выступал пот и взбухали вены, но при этом обладал такой природной харизмой, что женщины боролись за право сесть рядом с ним за чаем, а власть имущие мужчины посещали его сумбурные утренние приемы в надежде, что с этих слюнявых губ скатится словесная жемчужина.

Такое почтение удивляет. Кто читает «Расселаса», его аллегорическое повествование о принце Абиссинском? Он написал только одну пьесу — трагедию под названием «Айрин»; там героиню душат на сцене в последнем акте, — и это вызывало такие приступы веселья, что пьесу сняли через девять дней. Т. С. Элиот утверждал, что его надо числить среди главных английских поэтов, но ни один выпускник школы не выучил «Лондон» или «Тщету человеческих желаний». Его эссе прославлялись как шедевры и при жизни его и после — однако сельские библиотеки распродают такие книги по 10 пенсов или отправляют на свалку Что до его поэм на латыни и греческом, то я полагаю, что количество их читателей в современном литературном Лондоне равно абсолютному нулю.

Если его и помнят, то как выдающегося борца против политкорректности, брызжущего слюной националиста, литературного Джона Буля, чьи взгляды сегодня считались бы радикальными до неприличия. Даже при поверхностном прочтении становится понятно, что это сексист, ксенофоб, монархист, сторонник свободного рынка, убежденный в неизбежности и даже желательности неравенства людей. Сегодня ни один редактор с Флит-стрит не взял бы такого человека на работу — этого представить себе невозможно.