Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Но в те годы лучшим был Джонсон, и в немалой степени из-за мощной энергетики своих выступлений. Он был не просто большим и неуклюжим и поэтому страшным в отличие от других представителей литературы. Он легко переходил к конкретным проявлениям своей силы, если не сказать — прямому насилию. В Личфилде его дядя Эндрю обучил его боксу, в котором, как говорили, он был ужасно хорош. Когда кто-то занял его место в театре и отказался пересесть, Джонсон поднял его вместе с креслом и бросил в оркестровую яму. Когда он пошел смотреть фейерверк, а фейерверк не состоялся, он начал мини-восстание. Услышав об особенно опасном водовороте на Темзе у Оксфорда, он сорвал с себя одежду и нырнул в него.

Он вызвал однажды друга, который был меньше его ростом, на соревнование по ходьбе, и, когда они поравнялись с деревом, он схватил друга, усадил его на нижнюю ветку и пошел дальше. В другом случае он шагал по улице, характерно вертя головой и дергаясь как в припадке, и поравнялся с носильщиком, который нес тяжелую поклажу. Без всякого повода Джонсон сбил поклажу со спины носильщика и под недоуменными взглядами прохожих продолжил свой путь.

Он был, что называется, «всегда готов». Однажды, через несколько лет после смерти Тетти, в 3 часа ночи двое молодых щеголей Беннет Лангтон и Топхэм Бьюкларк решили поднять Джонсона из его берлоги. Он появился в ночном колпаке, вооруженный кочергой, и сказал: «A-а, это вы, собаки? Ну, давайте порезвимся!»

Через мгновение он был уже одет, и они пошли в таверну встречать рассвет за стаканом бишопа, любимого напитка Джонсона из сахара, вина и апельсинов, затем, хорошенько освежившись, они закатились в Ковент-Гарден, он заставил всех помогать торговцам овощами и фруктами устанавливать палатки, хотя они совсем об этом не просили. Затем они отправились грести в лодке по Темзе, и Джонсон требовал все новых и новых развлечений, когда более молодые уже спеклись. Джонсону тогда было под пятьдесят — вот всем нам отличный пример для подражания.

Его неутомимый характер делал его непобедимым в дебатах. Кто-то отметил однажды: «Сэр, с Джонсоном спорить не надо, потому что, если пистолет даст осечку, он собьет вас ударом рукоятки». А Босуэлл, после самодовольного замечания Джонсона о том, что он «хорошо поговорил», заметил: «Да, сэр, вы расшвыряли несколько человек и избили их в кровь».

Его сжигало просто гомерическое желание добиться похвалы и славы. Не случайно «Илиада» была его любимым произведением литературы, и он часто цитировал совет Главка Диомеду: αίέν άριστεύειν καί ύπείροχον έμμεναι άλλων — всегда будь лучшим и побеждай других. А кроме того, он был гением. В этом нет и не может быть никаких сомнений.

У него была поразительная способность использовать самые простые англосаксонские слова, чтобы добраться до сути человеческих побуждений и отчеканить простые и неизбитые фразы, сотни которых живут и сегодня. Он мог быть невероятно смешным, хотя иногда, чтобы оценить все богатство шутки, нужно снова перенестись в XVIII век.

Однажды он переправлялся по Темзе, а у матросов был обычай приветствовать друг друга криками, которые Босуэлл называл «грубые незлобивые шутки». Джонсон подхватил одно из приветствий и выдал невероятный ответ: «Сэр, ваша жена прикидывается, что держит публичный дом, а сама скупает краденые вещи». Задолго до того, как Эдвард Лир привел свой сюрреалистичный рецепт пирожков Госки, Джонсон сказал, что «огурцы надо тонко нарезать, приправить перцем и уксусом, а затем выбросить, потому что они никуда не годятся».

Когда один молодой человек плакался, что утратил способность говорить по-гречески, Джонсон ответил: «Думаю, это случилось тогда же, сэр, когда я потерял все свои огромные поместья в Йоркшире». А когда городской чиновник гундосил про то, как он отправил четырех осужденных в тюремную колонию в Австралии, Джонсон сказал, что хотел бы быть пятым. Другими словами, он говорил вещи не только смешные, но и грубые, и это объясняет его популярность и тогда, и теперь.

Мы — народ, который привык к уклончивости и путаности, и поэтому мы ценим грубых людей, поскольку предполагаем (довольно примитивно), что от них скорее можно услышать правду. Джонсон однажды долго унижал работы Лоренса Стерна, и вдруг мисс Монктон сказала, что, ну, она вообще-то думает, что они на самом деле довольно хороши.

«Это потому, дражайшая, что вы — остолоп», — сказал он.