Лондонские сочинители

Уильям протянул было посетителю руку, но вперед решительно шагнул Сэмюэл Айрленд:

– Мы оба имеем честь носить эту фамилию, сэр.

– Рад слышать. Неужели мистер Малоун вам обо мне ни словечком не обмолвился? Я Роулендсон, сэр.

– Вас, сэр, знают все почитатели Шекспира.

Сэмюэл Айрленд намекал на сделанную Роулендсоном серию эстампов, иллюстрирующих сцены из пьес Барда. Гравюры были изданы в альбоме под названием «Галерея Шекспира».

– На этот труд меня подвигла высшая сила. Сами понимаете какая.

– Мы польщены, ваш визит – большая честь для нас, мистер Роулендсон, – сказал Сэмюэл Айрленд, пожимая художнику руку.

– Зовите меня просто Том.

– В нашем музее вы первый посетитель. Правда, нас вы застали немножко врасплох, мы еще не вполне готовы к приему публики.

С Роулендсона градом катился пот.

– Не найдется ли у вас лимонаду? Или имбирного пива? Жажда, понимаете, одолела.

– Может, чего-нибудь покрепче? – спросил Уильям, уже заметивший на лице гостя признаки пагубного пристрастия. – Стаканчик виски, сэр?

– Немножко. Капельку. Самую чуточку. Только, сделайте одолжение, с содовой.

Уильям поднялся наверх, в столовую, достал из резного буфета хрустальный графин и щедро плеснул в стакан; затем принес из расположенной рядом кухни кувшин с водой и разбавил виски. Роулендсон ждал напитка с нетерпением и продолжил речь, только когда выпил все до дна.

– Малоун говорит, у вас есть письмо к госпоже Хатауэй.

– А в нем еще и прядь волос Барда.

С этими словами Уильям взял у Роулендсона пустой стакан.

– А можно мне?…

– Вы о чем, простите?

– Хочется просто коснуться его волос.

– Можно.

Уильям достал из-под прилавка символический дар любви и протянул гостю.

– То самое письмо? Неужто впрямь от самого Шекспира? Волосы как у вас, сэр. Русые, с огненно-рыжим отливом.

Он как-то странно, почти застенчиво глянул на Уильяма, но тот уже шел наверх. Там он опять налил в стакан виски, добавил немножко воды и поспешил назад. Сэмюэл Айрленд стоял посреди лавки в одной из своих излюбленных поз: ноги расставлены, спина прямая, большие пальцы засунуты в кармашки жилета. Роулендсон тем временем читал записку Анне Хатауэй.

– Прекрасно, – сказал он. – И как верно подобраны слова! Младая любовь. – И продекламировал фразу, относившуюся, по всей видимости, к пряди волос: – Ни золоченая безделка, что венчает главу царственной особы, ни высочайшие почести не даровали бы мне и половины той радости, какую принес сей скромный поступок, сделанный ради тебя.

Роулендсон вернул записку Уильяму и жадно потянулся к стакану.

– Восхитительно, сэр! – воскликнул он. – Я имею в виду письмо. Очень трогательно. Так и забирает. Я опять же говорю про… – Он визгливо расхохотался. – На редкость верный тон у этого послания. Еще бы глоточек, если можно. Чуть-чуть. Просто капните на донышко.

– У нас есть и другое сокровище, – не меняя позы, сказал Сэмюэл Айрленд. – Полный текст «Лира».

– Написанный его рукою?

– По нашему мнению, да. – Уильям снова наполнил стакан гостя. – Но все неприличности он убрал.

Роулендсону вспомнилась строка из трагедии:

– «О, боги!» – воскликнул он и, уточнив: – Акт второй, сцена вторая, – тяжело опустился на стул.

– Однако произносит эти слова Регана, сэр.

Роулендсон с восхищением посмотрел на Уильяма:

– Какой у вас острый ум, мистер Айрленд. И обаятельная улыбка.

– Среди прочих Бард изменил и это восклицание. В найденном тексте оно звучит так: «О, силы святые небесные!» «Благословенные» пришлось убрать, чтобы сохранить поэтический размер.

Сэмюэл Айрленд достал рукопись «Лира» и с едва заметным поклоном подал ее Роулендсону. Художник отставил стакан, поднялся со стула и взял манускрипт. Руки его заметно дрожали.

– Видите, как пылает мое лицо. Это его

огонь обжигает меня. – И тут, к изумлению Уильяма, Роулендсон опустился на колени. – Теперь я могу спокойно умереть. Целую рукопись Барда и благодарю Бога за то, что Он дал мне дожить до этого счастливого мига.

– Пожалуйста, встаньте, – стал уговаривать гостя Сэмюэл Айрленд. – Пол не слишком-то гладок. Вы можете поранить ноги.

Подозревая, что художник пришел к ним уже сильно под мухой, Уильям помог ему встать, и Роулендсон крепко вцепился в его руку.

– О, господи, – бормотал он, пошатываясь. – Какая мощь и какое изящество! Вы оказали мне большую честь, мистер Айрленд, показав свои сокровища.

– Нет, честь оказали нам вы, – возразил Сэмюэл Айрленд, не желавший прозябать в тени сына.

– Вы человек искусства, сэр, – заметил Уильям. – Вы способны оценить эти сокровища по достоинству.

– Знаю, – ответил Роулендсон, не выпуская руки Уильяма.

– В таком случае объясните мне одну вещь. Бард говорит, что самая правдивая поэзия – самый большой вымысел…[82]

– По-моему, это из «Бесплодных усилий любви».

– Не намекает ли он на то, что подделка восхищает нас больше всего?