«Лонгхольмский сиделец» и другие…

– Аристарх-то мой женился, – виновато взглянув в глаза боевого товарища, сказал Баташов.

– Ну и делов-то, – нисколько не удивился Пустошин, – моя Любаша другого найдет. Будет потом твой гусар локти кусать, попомни мое слово.

– Современная молодежь не очень-то жаждет родительского благословения. Сам все порешил и меня перед фактом поставил…

– Да-а-а, молодежь нынешняя нас, стариков, ни во что не ставит. Но откровенно скажу тебе, по смелости и отваге нам они не уступят ни йоты. Слышал я, Аристарх твой Георгия 4-й степени получил. А у меня, старика, такой боевой награды не было и нет. Откровенно говоря, я бы все свои «Анны» и «Станиславы» на одного такого Георгия поменял.

– И я бы не отказался, – с нескрываемым чувством гордости за сына сказал Баташов, – но у нас еще есть время доказать, что и мы не лыком шиты!

– Воистину, – воскликнул Пустошин, – даст бог, мы еще покажем, что не лаптем щи хлебаем!

Услышав сдержанный смех за перегородкой, кавалерист недовольно поморщился.

– В Ставке, несмотря на резкие перемены, мало что изменилось, – с сожалением промолвил он, – на фронте солдаты кровь проливают, а штабные благодушествуют…

– Там не штабные, – поспешил заступиться за офицеров Ставки Баташов, – это союзники радуются успешно начатому сражению в Артуа. Пришло сообщение, что немцы на северо-востоке Франции и на юго-востоке Шампани отступили на несколько километров…

– А-а, это союзнички наши там заливаются, – возбужденно воскликнул Пустошин, – что ж, им есть чему радоваться, зная, что накануне противник перебросил с Западного фронта на наш Восточный еще три армейских корпуса и всю свою кавалерию.

За ширмой завтракали французский военный атташе де Ля-Гиш и давний знакомый Баташова, помощник британского военного атташе майор Джилрой.

В бывшем кафешантане было довольно шумно. За завтраком офицеры судачили прежде всего о последних неудачах армии, оставившей за лето ряд важных крепостей и почти всю территорию Царства Польского.

Неожиданно двери офицерского собрания широко распахнулись, и в зал один за другим плавно выплыла дюжина вышколенных официантов, на высоко поднятых подносах которых искрилось шампанское.

В отличие от Николая Николаевича, который не запрещал в Ставке офицерские застолья с вином, Алексеев установил сухой закон и нарушал его лишь в самых торжественных случаях. Поэтому появление шампанского шумно приветствовалось офицерами.

– Господа офицеры! – чуть повысил голос Алексеев. – Представитель союзной нам Франции, присутствующий здесь, хочет выразить нам свою искреннюю признательность за то, что в результате нашего хоть и не удавшегося в полной мере наступления Германия сняла с Западного фронта три армейских корпуса и кавалерию, позволив тем самым французской армии не только сдержать напор превосходящих сил противника, но и начать успешную наступательную операцию в Артуа. Прошу, господин генерал!

Де Ля-Гиш встал и, заложив руку за отворот своего генеральского мундира, словно новый Наполеон, произнес короткую и напыщенную речь:

– Ваше высокопревосходительство, господа офицеры, от имени французского правительства благодарю вас и выражаю вам искреннюю признательность за своевременное и точное выполнение требований франко-русской военной конвенции, в результате чего французская армия сумела не только сдержать натиск германских войск, но и подготовиться к наступлению в Артуа. За русскую армию, уже неоднократно спасавшую Францию от врага! – провозгласил француз.

– За русскую армию, – подхватили офицеры и молча без обычного троекратного «ура» выпили.

Прекрасно понимая настроение русских, французский генерал добавил:

– Я вместе с вами скорблю по солдатам и офицерам, погибшим при выполнении своего святого долга перед союзниками, которые из последних сил отбивают натиск немецких полчищ. Франция никогда не забудет этого…

В офицерском собрании воцарилось молчание. Слышно было лишь, как постукивали о фарфор ножи и вилки, да звенели пустые бокалы, которые убирали со столов неспешные официанты. Офицером было что вспомнить в эти трагические дни и ночи отступления русских войск, названного впоследствии историками Великим. Только француз с англичанином радостно потирали руки, то и дело с опаской поглядывая в сторону Алексеева.

Баташов, сидя спиной к союзникам, невольно прислушался к разговору военных агентов, благо, что их столики разделяла всего-навсего полупрозрачная перегородка.

– Как вовремя русские бросили в летнее наступление все свои войска! – забыв о своей только что произнесенной скорбной речи восторгался де Ля-Гиш. – Но мир должен больше скорбеть о наших потерях.

– Это так, но жертвы русских и в самом деле огромны, – пожал плечами британский майор.

– Как можно сравнивать невежественную и бессознательную русскую массу и нас – «сливки и цвет человечества»? – возразил француз. – Так что, с цивилизованной точки зрения, наши потери чувствительнее русских. Но не это самое важное. Главное, что бошам пришлось сразу же снять с Западного фронта два армейских корпуса и всю кавалерию.