Лопухи и лебеда

– Православныя. Цветов пропасть, и лазоревые, и мальвы. Тута этак качели… Мы с Панькей, энто сноха старшая, сидим, арбузы трескаем. А то подсолнухи.

– На качелях? – удивляется Парамоновна.

– А свекор сам, Яков Трофимыч, батюшка, все лаской, все добром, гостинец завсегда привезеть…

– Ишь, забаловали тебя, – вздыхает Парамоновна. – Слышь, Нюрка, как люди-то живуть!

Варвара скромно опускает глаза:

– Чего ж и не пожить-то всласть, коли можно…

– Ой, брешешь! – говорит Александр. – Побожись!

У ближнего костра все затихли – поет горбун нищий:

Ой да обложили окаянные татаровеДа своей поганой силищей,Обложили они славен Китеж-градДа во светлый час, во заутренний…

Подходят еще слушатели, складывают копеечки в шапку. Горбун разливается, вскрикивает:

И сказал Господь Саваоф

Свет архангеле Михайле:А поди-ка ты, Михайло,Сотряхни землю под Китежом,Погрузи Китеж во озеро.Ин пущай там люди молются,Без отдыха да без усталиОт заутрени до всенощной…

Привстав на костыле, горбун зазывно кричит:

– Драгоценныя братия и сестры! Вы подайтя не нам на прошения, а своей души во спасения! Подайтя ни другу, ни брату, подайтя самому Господу Святу!

У костра течет разговор:

– Сама-то не видала, брехать не стану, а слыхать сподобилась. К земле ухом ляжешь – колокола так и гудуть…

– В Макарьевском уезду, на Люнде-реке, во озере во Светлояре. Три дни ходу отсель…

– А ежели мырнуть, к примеру?

– Ишь, ловок! Мыряли табе поумней. А только ни един не всплымши…

– А почто же не видать его по сю пору, Китеж?

– По грехам по нашим. Вера наша самая правильная. Да нешто мы ее блюдем?

– Куды! Испоганили веру православную. Христа продали…

– Кто Расеей владает? Немцы да жиды…

– Ванькя-то русский больно прост. Сосуть нашу кровушку, известно…

– Царь-то будеть наш, православный вроде…

– А кругом царя кто? Аблакаты-депутаты, жиды да татаре…

– А царица? Обратно немка…

Александр вскакивает:

– Да немцы-то откуль взялися? В книге-то про наши грехи сказано, про расейские. “Токмо о нас печалуют день и нощь, о отступлении нашем, всего Государьства Московского, яко Антихрист царьствует в нем и вся заповеди его скверная и нечистыя…” А не знаешь, не бреши.

Баба колотит мальчишку, тот истошно ревет.

– Да провались ты, бесененок, послухать не даеть…

– Нешто можно дитю родную так лупцевать? – сердито говорит Александр. – Все татаре виноватые. Я вон у татарина на ссыпке служил – нация самая смирная, чистая, даром что нехристи. Али то немцы до полусмерти пьють, до смерти бьють?

– Табе и жиды, може, любы? – насупясь, спрашивает старик.

– Уж энти-то, по крайности, друг за дружку держатся. Да детишков своих не мордують вот этак по-нашему… Окаянней нас нету народа…

– Да что же это, братцы? – вскрикивает молодой мужик. – Не дам православных поганить!

Бабы осаживают его:

– Верно говорить-то… проспися ступай!

Александр только покосился на кричавшего.

– Такой лютости, как у нашего брата, ни в какой земле не видать. И Китеж тот невидимый будя, покуда от зверьства своего не отступим, и даже тропы к ему не сыскать. О том в летопости сказано, а зашита та летопость в книгу Голубиную, а книга та весом в полтора пуда, запирается винтами. А лежить та книга промеж Нижнего и Козмодемьянска в горе зарытая…

Гаснут огоньки на берегу. Варвара лежит, обняв сопящую во сне дочку, глядя в небо.

Подходит Александр, валится на траву, встряхивает мокрой головой.

– Лихоманка его крутить… – ворчит Парамоновна. – Чего телепаешься туды-сюды, спать не даешь…

– Ужасно как выпить хочу. Хужей лихоманки…

– Возьми вон в корзинке, наливочка у меня с собой, разговенная… Охальник, а поешь больно пронимательно.

– Дотерплю… – вздыхает он. – Причаститься хочу завтре… А уж после, видно, запью.

Парамоновна укоризненно качает головой:

– Жидов-то зачем хвалил? Срам какой… Они же Христа нашего распяли.

– Дак он сам-то кто был, Исус? – сердито отвечает Александр. – А апостолы все двянадцать? А Богородица?

С перепугу Парамоновна садится, оглядываясь по сторонам, крестится:

– Да ты очумел! Ай он не русскай?

– Где оно все было-то? В какой такой стороне?

– У святом граде Ерусалиму, – с готовностью отвечает она.

– Тама жиды живуть, и царство у их жидовская.

– Богородица, что ли, жидовка? Энтого никак быть не можеть…

Не дождавшись ответа, она ложится, охает, переворачивается на другой бок.

– Ах ты Господи! – вздыхает она. – Я-то, дура, чаяла, что они его за нашу веру православную… А выходить, свои своего, да гвоздями! Ну, энто мы видали, энто по-нашему…

В полутьме храма слышен голос псаломщика, читающего часы. Время от времени его заглушает пение:

– Преподобный отче Серафиме, моли Бога о на-а-ас…

Толпа течет к возвышению, на котором стоит иеромонах возле серебряной раки с мощами угодника.

Палашка задыхается, плачет. Александр берет Палашку у Варвары, сажает на плечи.