Лопухи и лебеда

– Царь-то дюже хитрый. Немец-то пивом нальется, а мы насухую воевать будем. Тверезые мы куды свирепей…

Начинается дождь. Варвара вытаскивает девочку из пехтеря, берет на руки.

– Сейчас как вдарить! – озабоченно говорит Александр. – Дунем-ка прямоходом, версты на три ближе выйдеть…

Дождь льет как из ведра. Посадив на плечи Палашку, Александр бежит через поле и орет:

– Кому девчурку-снегурку, налетай – подешевела! Бежим до рынку, просим полтинку, кто дасть пятак, отдам за так!

В заброшенной риге Варвара с Палашкой сидят, зарывшись в солому, в уголке, куда не достает вода. Воротина валяется на земле, в зияющий проем далеко видно поле, буераки, ракиты у ручья, дрожащие под дождем.

Александр стоит на глиняном току под навесом, строгает палку.

Он заходит в ригу. На земле рядом с его котомкой стоит початая бутылка, разложены хлеб, груши, пучок луку.

С удивлением Варвара замечает, что по лицу его текут слезы.

– Ты чего? – с опаской спрашивает она.

Он отрывается от палки, застывает, глядя на дождь.

– …Вспомню, как она тама стоить у креста. А сыночка родимого стучать-приколачивають, железо ему в белые ножки загоняють… Ну, как же ей на энто глядеть! Она ж баба, хоть и Богородица…

Мерно шумит дождь, поле подернулось дымкой.

– В монастыре у нас, в Лебедяни, как зачнуть акафист “Всех скорбящих Радосте”, так слезми-то и обольюся. Слова-то какие жалостныя! “Странники и пришельцы все есмы на земли сей по глаголу апостолову: беды от врагов, беды от сродник, беды от лжебратии терпяще в лишениях многих и скорбех”…

Он улыбается виновато, утирая слезы.

– Чего ж ты так сокрушаешься? – растерянно говорит Варвара.

– Помру скоро. Знаменье была… чухонец мертвый приходил…

– Отчего это?

– Дак зарезал я его… – Он вздыхает: – Да ты не пужайся! Со слободскими подралися из-за девок. Как он зачал меня валять, чухонец энтот, бутылку мне об темечку всю изломал… Гляди, говорить, кончать тебе буду. А я лежу, склянку подобрал от бутылки. Как он размахнул, я ее и высунул… Посадили мене в острог натурально. Жилу спальную я ему нарушил, он скрозь и истек… Расстреляйте мене, говорю, самой страшной казнью, пострадать хочу на каторгу за грех свой. А судья тамошный как рявкнеть! Голос у его жестокий, в пот бросаеть. Куды, говорить, юрода такого на каторгу? И в монастырь на покаянию определил…

Варвара осторожно укладывает задремавшую Палашку, прикрывает ее платком. Александр пьет, протягивает Варваре грушу:

– Гляди, дуля какая налитая… А монастырское житие мне дюже по сердцу пришлася. Прижился я тама, как кот за печкей. Ночью колокол зыкнеть, сейчас сигай с лавки поклоны бить. Собрался послужить царю небесному, хотел посхимиться… А не взошел.

– Почто?

– Тоска заела, беда! Сижу в келейке-то, не удавиться ли, думаю. Гляжу – в окошке девка идеть, наша, воронежская, к отцу Нифонту, к старцу нашему. Идеть она, значить, ножкими толстыми загребаеть, как гуска… Вспомнил я, как отец игумен изъяснял: баба, мол, покоище змеино, дьяволов увет. А в груди – чисто мед потек. Врешь, думаю, того быть не можеть, чтоб сласть такую и на погибель Господь наслал…

Варвара тихо смеется.

– Хоть на тебе поглядеть – проста, как курица, а глаз все одно лисий, с секретом, потому – порода ваша такая…

Он подался к ней и поцеловал в губы. Варвара ударила его кулаком, вскочила:

– Как щелкану-то по морде по голой, мазурик!

Глядя на нее с простодушным удивлением, он протянул ей нож и палку:

– На, вдарь, – тоскливо сказал он, – полюбилася ты мне, девка.

Слышно было, как вода бурлит в ручье.

– Я ж те куры строю! – Он скорчил гримасу и развязно, как приказчик, сказал: – Ежели не изволите отвечать на мою пламень по всей форме, ужо мне известно, как скончать эвту постылую существованья!

Они смеялись, глядя друг на друга.

– Дай укусить.

Помедлив, она протянула ему грушу.

– Не так… – Он усмехнулся.

Она откусила кусок и высунула его в зубах. Они стали целоваться. Он шептал, смеясь:

– Зубы-то зачем счепила? Раствори вороты да язычок не прячь… Вишь, ловкая! Скоро смекнула…

Варвара тихо прыскала, отворачивала лицо, когда он щекотал ей ухо, потом стала забываться.

В глазах ее отразилось изумление, сменившееся испугом, она страстно закричала так, что девочка проснулась и заплакала. Александр отлетел, она кинулась к Палашке:

– Здеся мамка, здеся, не пужайся! Золотце мое, красавица мамкина…

Они бродят по ярмарке среди толпы. Оглушительно тарахтит музыка, со звоном несется карусель. Палашка поднимает крик, тыча пальцем в лошадок.

– Почем? – спрашивает Александр у карусельщика, достает медяки. – Эхма, была не была! На пару чаю хватить, да мне на косушку… Гуляй, Палашка!

Он сажает девочку на коня, наказывает крепко держаться. Под гром музыки Палашка, вся сжавшись от страха, пролетает мимо. Варвара не сводит с него влюбленных глаз.

– Батюшка у нас был на деревне, – рассказывает она. – Отец Илья, дюже ласковый. Мы с маманей к ему на поденку ходили. Cо скотиной уберемся, полы помоем, а уж в палисадничку самовар… Сидим с маманькой, чаю пьем, сколько хочим, и никто нас не забижаеть… Благодать! – Она опускает глаза. – Соскучился ты со мной…