Лопухи и лебеда

тесть. И шпингалеты все заложены! Совсем спятил. Когда же это я запер? И свет выключил. Постой, постой… Вот ключи от машины, от погреба, от квартиры, от замка на сарае… А этот где же? Вот это номер. Серафиме, что ли, сунул? (Присаживается на лавку.) Устал как собака. И ноет что-то в спине, не пойму. Прострел? Хоть старались не зря, все довольные уехали. Посидели, действительно. Солидно получилось… Эх, Витька! Как ты там сейчас, родненький? И сад хороший, и воспитательница знакомая, а всё – не дома. Коллектив, конечно, привыкать надо. Всю жизнь, можно сказать, в коллективе. Я первый раз заснуть не мог. В казарме чисто, красиво, все храпят давно, а я никак. Привык на печке. Уж светать начало, а я лежу и думаю: вот, значит, мать доить пошла. А тут – па-аа-адъем!.. Сколько мне было, а сколько Витьке. Салажонок еще… Что ты будешь делать! Вот мешает что-то под лопаткой, и все тут. Может, к дождю? Дурень старый! Хоть убей, не помню, как запирал! Придется в машине залечь. Оно и надежней. Утром разберемся… Эх, Витька, Витька! Нам бы с тобой вдвоем. Ну, ничего. Что там осталось? Восемь лет, два месяца и одиннадцать… нет, уже – десять дней.

В саду слышен ветер, внезапный порыв его, нарастая, шумит в листве. Глухо рокочет далекий гром. Разражается сильный ливень. Вспыхивает молния. Протяжно гремит раскат. За стеной дождя тают калитка, дом, сад…

Занавес

1982

Свободен, наконец свободен!

В конце 50-х годов в хрущевскую оттепель на выставке французской живописи в Москве я увидел знаменитое полотно Делакруа “Свобода, ведущая народ”. В газете было написано, что встреча с этим шедевром вызывает потрясение. Мне было пятнадцать лет, я старался читать толстые книги, а по ночам мне снились голые женщины. В толпе, окружавшей картину, я болтался не меньше часу, переходя с места на место из боязни, что кто-нибудь из взрослых меня прогонит. Я ушел в тревоге. Ночью мне опять приснилась какая-то мерзость, я встал с зеленым лицом. Перед глазами так и маячила грудь Свободы – белая, нежная, с восхитительными розовыми сосками. Тогда я не знал, что живу при тоталитарном режиме и что это была практически первая в моей жизни встреча со свободой.

Во времена перестройки я был так занят борьбой за свободу, что как-то упустил момент ее прихода. Вдруг оказалось, что я уже живу в свободной стране. Я словно проснулся. Оглянувшись вокруг, я почувствовал смутное беспокойство. Действительность была так же отвратительна, как в лучшие годы коммунизма.

“Свобода – это деньги”, – объяснил мне владелец банка, сын генерала КГБ.

“Свобода – это выбор”, – объяснил мне брокер московской биржи, прежде работавший в Центральном Комитете партии.

“Свобода – это спонсор”, – улыбнулась известная красавица, недавно купившая гостиницу.

Тут я вспомнил, что Шопенгауэр утверждает, что, поскольку под свободой мы понимаем отсутствие помехи и препятствия, следовательно, само понятие свободы представляется отрицательным. Это меня немного успокоило.

Рекламы кинотеатров в центре Москвы поразили меня богатством репертуара. В прежнее время российский обыватель, сбитый с толку коммунистической пропагандой, бегал в кино каждую неделю, спасаясь от преследований тайной полиции. Но и там у него не было выбора. Смотреть приходилось советские фильмы – русские, грузинские, литовские, киргизские, изредка разбавленные индийской мелодрамой или французской комедией. Теперь выбор неограничен. На афише пятьсот названий – и все американские.

На окраине афиши я нашел два русских фильма. Названия показались мне несколько экстравагантными – “Обнаженная в шляпе” и “Маленький гигант большого секса”. По количеству зрителей оба они оказались в третьем десятке, первые двадцать номеров заняли американцы. Я решил познакомиться с лидерами списка.

Цена билета меня потрясла. Сколько мы возмущались тем, как низко ценилась наша работа при коммунистах! Любой мальчишка шел в кино от нечего делать, потому что мороженое стоило дороже. Свобода все поставила на свои места. Теперь посещение кинотеатра – это сознательный поступок свободного гражданина, который решился на жертву ради искусства. Я заплатил за билет с гордостью за свою профессию.

Реклама обещала невиданный для Голливуда взрыв эротизма. Несмотря на это, в зале на шестьсот мест я с трудом насчитал семнадцать человек – две шумные группы подростков, молодые пары и несколько потертых мужчин, тихо сидевших поодиночке в разных концах. Мой вопрос о посещаемости директор кинотеатра, крашеная блондинка, встретила с плохо скрытой неприязнью. “Избаловались, проклятые”, – сказала она, имея в виду зрителей. Но назвать цифру отказалась. Я поинтересовался, какая именно русская компания приобрела права на только что увиденный мной эротический взрыв. Оказалось, это тоже коммерческая тайна.