Лопухи и лебеда

Я был озадачен. Кто же будет финансировать мой будущий фильм? Значит, деньги, вложенные в кино, невозможно вернуть? Государственной субсидии хватит сегодня разве что на коктейль для журналистов. Если это деньги телевидения, журналистам придется ограничиться пивом. Куда же делись почти две сотни картин, которые Россия произвела в 1992 году? Десяток показался на фестивалях, еще десятка два мелькнули в прокате и на телевидении, остальные исчезли бесследно. В условиях спада и инфляции в стране нашлись спонсоры для 192 фильмов, и, значит, все эти добрые люди разорились?

“Никто не разорялся, – посмеялся надо мной молодой коллега, недавно закончивший картину. – Спонсор дает не свои, а чужие деньги”. – “А тот, у кого он их берет?” – “И этот дает не свои”. – “А прокатная компания? А кинотеатр, заплативший за копию?” – “Все они платят чужими деньгами”. – “Тогда кто же тот, последний в цепочке, кому эти деньги все-таки принадлежат?” Это осталось коммерческой тайной.

Несколько ошарашенный, я пришел домой, сел к письменному столу. Включил телевизор. По двум каналам выступали православные священники. Один с жаром говорил об экономической реформе, другой давал советы молодым супругам. По остальным программам шли американские фильмы, перемежаемые рекламой японских автомобилей.

По данным социологов, в 1992 году 93 % всей аудиовизуальной продукции в России были американского производства. За тот же год кинотеатры потеряли почти миллиард зрителей. Средняя заполняемость залов не превышает 12 %. Девяносто кресел из ста остаются пустыми.

Может быть, свобода – не только отсутствие препятствий, может быть, свобода – это отсутствие пути?

Вот, сказал я себе, мечта сбылась, ты можешь творить свободно. Наконец русская культура вдохнула воздух свободы, и, судя по всему, это ее последний вздох. Для кого же я буду делать свой фильм? Кому обращу я свое послание?

Как известно, святой Франциск Ассизский проповедовал птицам. И кажется, с успехом.

1993

Темная вода

В последние дни августа 1957 года, когда каштаны начинают ронять листву, в городе Париже в кафе “Ротонда” на углу бульваров Монпарнас и Распай сидят двое молодых людей и девушка. Пьер и Николь пьют кофе, Жан-Мари разглядывает благополучную пожилую пару, которая оживленно беседует с официантом. Он достает пачку “Житан”, закуривает.

– Посмотрите на этих рантье… Он уже минут десять выбирает вино. Полюбуйтесь на это боа, на эту бабочку! Они ходили на Мольера во Французский театр, а теперь пора немного закусить. Он проспал весь спектакль, но зато – в кресле, в котором спал еще его прадед. И так – каждое воскресенье…

– Какой Французский театр? Август месяц, все на каникулах.

Девушка ухмыляется:

– Вот эта пара? Жан-Мари, ты попал пальцем в небо. Это господин Жиру, инженер у “Ситроена”, член партии. На “Ситроене” очень сильная ячейка, коммунисты есть среди инженеров…

– Все равно, меня тошнит от их буржуазных манер… Как сказать по-русски haut les mains?

– Руки вверх… – сообщает Пьер.

– Rouki ver! Un roux qui est vert…[1] Забавно.

– В Алжире русских нет.

– Чешское судно с оружием задержали? Значит, и советники из Москвы сидят в штабе. Где пахнет жареным – русские тут как тут…

Николь пожимает плечами:

– Ты повторяешь клевету буржуазной прессы.

– Да? Ты забыла, что писала “Юманите”, когда русские танки вошли в Будапешт? Информацию можно было получить только из буржуазных газет.

– Ерунда! В Венгрии была настоящая контрреволюция…

– Николь, ты больше роялистка, чем король.

– Ты не понимаешь, что Советский Союз – единственная реальная надежда рабочего класса!

– Счастливец… – вздыхает Жан-Мари. – Ты увидишь Кремль, Мавзолей Ленина…

– Балет Большого…

Николь хмурится:

– А я думаю, Дюрану в Москве придется нелегко. Компания у него – буржуазная, абсолютно правая.

– Ну почему? Парни из Сен-Клу – скорей левые…

– Все ребята из Эколь Нормаль, которых я знаю, – это всё буржуа… Но мы все-таки на тебя надеемся. Нужны прямые связи с советскими товарищами…

– Когда ты уезжаешь? – спрашивает Пьер.

– Завтра. Ночью уходим из Марселя. Мы расстаемся, надо выпить по стакану. Гарсон! Шабли, пожалуйста.

– Бокал?

– Бутылку! Почему мне так не везет? Если бы я прошел конкурс, я бы тоже учился в Эколь Нормаль, а через год бы тоже поехал в Россию… Какого черта я должен идти на войну, которую я ненавижу всей душой? Все равно это их земля, надо оставить их в покое и уйти…

– Я так не думаю, – говорит Пьер.

Николь возмущена:

– Ты не согласен с линией партии?

Официант приносит бутылку, откупоривает, наливает на дно бокала. Жан-Мари нюхает вино:

– Пахнет пробкой…

Официант принюхивается к бутылке:

– Извините, месье, мне кажется, запах шабли…

– А я вас уверяю, что пахнет пробкой! Пожалуйста, принесите нам хорошего вина…

– Что за буржуазные замашки! – иронизирует Николь. – Ты насмехался над господином Жиру, а сам?

– Почему я должен пить плохое вино? Да еще за эту цену!

Официант приводит метрдотеля.

– Месье?

– Мы хотим выпить хорошего вина. К сожалению, эта бутылка отдает пробкой.

– Поверьте, это аромат шабли…