Лоредана

Тьма в голове Робера составляла странную параллель тьме вокруг. Когда он впервые спустился в последнюю цистерну, не был ли он уже наполовину безумен? Жаждал ли довести свое безумие до высшего совершенства? Но тогда между мной и им не было большого различия. Ибо, хотя я искал света, меня тоже охватывал какой-то бред. Меня продолжали искушать другие цистерны, и меня не оставляло чувство, что они ждут меня. Несмотря на все мои молитвы, искушение дошло до горячки. Я отправлялся во вторую цистерну двадцать, тридцать раз и доходил уже до туннеля, но каждый раз отшатывался, охваченный страхом. Однажды — от этого воспоминания душа моя замирает — я зашел в этот туннель со свечой и добрался до самого конца, где наконец увидел огромную трепещущую ночь второй цистерны. Прижавшись к стене, я проскользнул туда и продвинулся на шесть-восемь футов. Затем я отступил. Если бы поток воздуха потушил пламя свечи в моей руке, я думаю, что закончил бы дни мои, как Робер.

Пока продолжалась эта борьба с искушением, ритм моих молитв и размышлений был хаотичен, и в ярости я бил себя обломком камня — у меня все еще сохранились шрамы, — отчаянно желая узнать, остановил ли меня страх или Христос. В этом самом вопросе, в его демоническом здравом смысле, сверкала жестокая судьба дьявола: гордыня и затем падение в бездну. Я знал и понимал это, я боролся с проклятым вопросом, но мне не было помощи, вопрос не уходил. Страхом или Христом я был спасен? Размышления не выручали меня. А затем таинственным образом через несколько недель, легкое и ясное, меня посетило новое видение. Я был призван погрузиться в страдания Христа, в Его сочувствие нам. Я молился, чтобы Господь дал мне власть сделать Его любящие раны настоящими. Нежными, кровоточащими и большими. Я бы погрузился в их священную кровь, как во тьму своей устрашающей цистерны, и эти раны были бы моим светом, моим очищением и моим новым днем. На меня снизошла благодать — благодать, а затем и спокойствие. Звезды в пещере появлялись и исчезали. Я обрел контроль над собой и придерживался истинного пути в последние сорок дней. На шестьдесят первый день я вышел на свет. Я вернулся в мое прежнее укрытие.

Мой выход из пещеры кажется актом простой необходимости. Я покидал ужас. Но это было совсем не так. После того как на меня снизошла благодать, я успокоился. Я начал любить тьму, уединение, безмолвие, покой. Теперь, оглядываясь назад, я уверен, что постепенно приближался к некой форме сумасшествия. Живя в пустыне и цистерне долгие месяцы, я отвергал мир во имя Бога, но делал это таким неведомым мне самому образом, что мое самоотречение могло стать бесконечным. Я хотел стать отшельником, я нашел Господа, достиг предела. Покоя.

Ко мне подбирались ростки какого-то другого понимания. Быть наедине с Богом в этом мире — абсолютное безрассудство, род безумия. Возможно, я и не стал бы вопить и стенать, подобно Роберу из Парижа, но я бы жил в буквальном смысле внутри видения, отвернувшись от людей и от мира, каким он был. Мистик из Дамаска, Ибрагим Хурейра, предупреждал меня об этой опасности. Флоренции и Болоньи, которые меня вырастили, больше не было. Лука, Джисмонда и другие, которых пороли до крови, принадлежали другой вселенной. Месяцы уединенных размышлений отдалили меня от человечества и совершенно опустошили. Я вдохнул новый воздух и настолько привык к одиночеству, что мне пришлось бороться, чтобы снова войти в мир, но я опускаю детали этой борьбы. Третий Город вернул меня назад, призвал меня на службу.

Через несколько дней после того, как я вышел из тьмы, немецкий отшельник отыскал меня и, внимательно оглядев, спросил: «Ты здоров?» — «Да, — ответил я, — да благословен будет Господь. Но на следующий месяц я уеду». Затем я настоял, чтобы он рассказал мне, как выглядит Робер из Парижа и где его можно найти, утверждая, что я должен увидеть и благословить его перед отъездом. Я также сказал, что существует второй вход в цистерны.

«Робер, — сказал он, указывая рукой, — живет в той части пустыни. У него безумные голубые глаза и темная борода. Ты наверняка видел его, он сгорблен, но очень силен. Он проникает в пещеру, спускаясь по длинной, усеянной рытвинами шахте, которая ведет к древнему подземному колодцу».

Вот он, второй потайной вход. Но у меня даже не возникло искушения спросить о его расположении. Мой ужасающий соблазн прошел, хотя теперь он более не ужасал меня.