Ловушка. Форс-мажор

Уточняющие козыревские вопросы организационного характера недвусмысленно указывали, что он все-таки склоняется к тому, чтобы принять предложение Ольховской. Но тут в соответствии с законом жанра «мыльной оперы» у Паши засигналил мобильник, и худшие опасения Полины немедленно подтвердились.

– Да, Катюш… Ага, привет еще раз. Освободилась?… Что, все еще?… Ну, знаешь, в таком разе твой шеф никакой не капитан Смолетт, а самый натуральный Себастьян Негоро. Нельзя же так издеваться над людьми!.. Нет, вот только-только посадили на поезд… Ну да, а куда же еще? Там Лямка в гордом одиночестве, я ему наряд на кухню закатал… Хорошо… Не можно, а нужно… Я говорю: будешь заканчивать, обязательно позвони… Перестань, всё удобно… Давай, жду звонка…

Паша убрал трубку и виновато посмотрел на Ольховскую.

– Полин, извини ради бога, но тут такая фигня нарисовалась… Короче, под самый вечер Смолов загрузил Катьку срочной работой, и она, прикинь, до сих пор у себя в «конторе» парится. В общем, надо будет ее встретить, проводить. Сама знаешь, сколько ныне разной гопоты по ночам расхаживает и приключений на жопу ищет.

– Понимаю, – печально кивнула та.

– Давай как-нибудь в следующий раз посидим-покурим-потанцуем, а? Но это уже точно. Безо всяких форсов и мажоров. Лады?

– Лады, – машинально подтвердила Полина. – Да, а как же Лямка с ужином?

– «Сам поест, не маленький», – процитировал ее недавний пост Козырев, не сдержав довольной улыбки.

И вот эта самая его улыбка и довершила дело. Ольховская, не прощаясь, села в машину, втопила по газам и, чудом избежав столкновения с законопослушным троллейбусом, вырулила на площадь. При этом никак не ожидавшего от нее эдакой прыти, а потому наблюдавшего сей маневр сугубо со стороны охранника Севу едва не прихватил инфаркт.

Ну да всё обошлось. Буквально через три минуты Полина припарковалась у первого попавшегося на глаза кабачка. Через семь – опростала первую рюмку. Через двадцать – попросила боя сменить опустевший графинчик. А еще через «час десять» все тот же Сева, бережно загрузив окончательно впавшее в пьяный астрал тело хозяйки в «Тахо», аккуратно повез его в родные пенаты. Сева не был ни тонким психологом, ни глубоким въедливым аналитиком, притом что природа с лихвой наградила его целым ворохом иных, не менее полезных качеств. Но даже и ему сейчас не составило особого труда сообразить, что причиной редкого, но меткого срыва Полины Валерьевны с катушек стал тот самый парень из ментовки, с которым хозяйка сначала мотанулась в больницу к Санычу, а от него, за каким-то неведомым фигом, на вокзал.

А вот далее «соображалка» Севы решительно стопорилась. Поскольку в сравнении с хозяином, сиречь с Ладониным, парень по всем статьям максимум тянул на белую лабораторную мышь, Сева попытался было найти разумное объяснение увиденному, но ничего, кроме «все бабы дуры», на ум не шло. С тем и смирился.

Помнится, кто-то из людей вдумчивых однажды задался вопросом: «Это ж сколько нужно за день согрешить, чтобы ночью уснуть сном праведника?» Золотые, надо сказать, слова. Видимо, по этой самой причине закоренелому грешнику, на коем, что называется, клейма ставить негде, Санычу этой ночью и не спалось. Фактически полная неподвижность с до сей поры пока туманными перспективами восстановления не давала ему ни малейшего шанса согрешить. И это при том, что в сложившейся ситуации грешить следовало срочно и не по-детски жестко. Ибо обстановка во вверенном ему подразделении, вернее, в сегменте его подразделения безопасности уже давно не была близка к критической – она таковой являлась.

Все это время, буквально с первой минуты выхода из состояния анабиоза, Санычу было беспрерывно и невыносимо тошно, муторно и стыдно. Тошно и муторно – от своего убого-инвалидного положения. А стыдно – от того, что обделался дважды: по-большому и по-маленькому.

По-большому – когда проморгал двурушничество компьютерщика, позволив тем самым сдетонировать свалившимся на фирму (но в первую очередь на Игоря) напастям. А по-маленькому – буквально несколько часов назад, когда, уже будучи не в силах сдерживаться, нажал на кнопку вызова санитара, намереваясь попросить судно. Санитар, как нетрудно догадаться, явился незамедлительно. Им оказалось миловидное брюнетистое существо лет двадцати, с рвущим халатик бюстом, осиной талией и модельно-запредельными ножками. Едва глянув на нее, Саныч сразу понял, что лучше уж он сходит под себя, нежели обратится с подобной просьбой к сей лолите. Сама мысль о том, что, выслушав и снисходительно улыбнувшись в ответ, она брезгливо возьмется своими наманикюренными пальчиками за алюминиевый бортик сего интимного предмета и примется втискивать под его голые ягодицы, приводила Саныча в состояние шока. Посему он всего лишь попросил у сестрички мобильник и, когда та вышла из палаты, набрал своих и устроил им такой «полет валькирий», что уже через двадцать минут на боевое ночное дежурство заступил нейтрально-приемлемый медбрат. Правда, простыню под Санычем к тому времени все равно пришлось менять.