<…> заранее поздравляю тебя – вдруг не дойдет, если позже, – этой высокохудожественной открыткой. С днем рожденья тоже – они в этих случаях посылают именно ветки – чтобы жизнь шумела, полная цветов и листьев, как писал известно кто. Я теперь тоже – пусть считается – писатель, создаю маловысокохудожественные тексты, а может средневысокохудожественные – неясно, только К<…> [41] скажет, прочитав. Пишу – ты будешь смеяться – за исключением двух дней недели каждый день! И – ты опять будешь смеяться – какие-то даже юмористические куски, временами кажется, что даже ничего, сам смеюсь, во всяком случае. Есть и серьез. «Рождался писатель универсального художественного и стилистического диапазона» (Ч-в А. П. А. П. Чехов. Биография писателя. М., 1987. С. 00). Все непривычно. Не надо библиотек. Пустой стол – только стопка бумаги, да черновичок слева (а то и его нет). Какая-то странная свобода в голове – не связанность каким-то материалом, оглядкой, ссылками, цитатами… Про что ни начну – что-то помню, знаю: хучь про кочегаров, хучь про лошадей… Может быть, Каверин и был прав, когда советовал мне писать – «вы же много знаете». Во всяком случае, это – единственная область, где может быть востребовано все – от биологии до спорта, если вообще кому-нибудь нужно, чтобы это было востребовано. Твой телефонный совет – писать приятное, что идет, что пишется – с благодарностью принял. Ведь мы привыкли в своей науке: не только что хочется, но и что надо. М. б. в искусстве не так?.. Странно, но помогает мой небольшой мемуарный опыт, даже не знаю в чем – в каких-то приступах к темам, что ли. Вот расписался про это – привыкай, мы, писатели, любим поговорить о своих творческих задумках – проблемах – трудностях. Посылаю экран писания – как документ.
Лекции идут успешно. Почти 6 часов посвятил медленному чтению – комментированию Е<вгения> О<негина> – вопреки советам разных экспертов, что корейцы, де, ничего не поймут. Прекрасно поняли и говорят, что это им полезней всего остального – такой тотальный лингво-стилистический и культурологический комментарий. Прошел с ними ½ I главы, рассказал им, что Щерба вступление к «М<едному> всаднику» анализировал целый семестр, – ахали, восхищались и тоже захотели.
В Сеульском университете (это не мой, другой), где я читал одну лекцию, один аспирант сказал, что не думал, что ему выпадет такое счастье – разговаривать с великим ученым. А профессор в ун-те Ён-сё сказал, что они весь семестр изучали в семинаре сначала «Поэтику Чехова», а потом «Мир Чехова». Как рассказывал Шкловский, когда студент в Праге заплакал, увидев его… А еще один аспирант сказал, что был уверен, что я давно помер, т. к. «Поэтика Чехова» вышла еще до его рождения. <…>
Покой снизошел на мою душу на этом краю света – последнее время я был нервен, прости меня за это, но теперь как-то спокойно.
Экран писания романа (г. Сеул)
Нояб.
14(15) – 4 стр. высокохудожественного текста
– 1 стр. не —» —» —
– 2 стр. художественного текста
– 1 стр. просто —»-
21-26 – 3 стр. среднехудожественного текста
27/XI – 2 стр. так себе текста
28/XI – 2 стр. высокохудожественного текста + 1 стр. антихудожественного текста + 3 стр. малохудожественного.
29/XI – 2 маловысокохудожественные стр-цы
30/XI – 1 стр. так себе текста
Дек.
1 /XII – 3 стр. неясного качества
2/XII – До обеда – 3 стр.: хорошо, но не ой-ёй-ёй.
После – 1/2 стр. высоколирич. текста
1 стр. – ничего себе.
3/XII – 1 стр. (про кочегара) – высокохудожественная.
4/XII – 1 стр. народного диалога, м. б. и смешного, но неясно, нужного ли. + 3 стр.
5/XII – 2,5 стр. – непонятно.
8/XII – 1,5 стр. + 1 стр. событийного повествования после разговора по тел. с Л.
9/XII – 1,5 стр. про ООН – средневысокохудожественных.
10 /XII – 2 стр. о Ваське – высокохуд. юмористич. текст.
11/XII – те же 2 стр. о Ваське, полностью переработанные – еще более высокохуд. и еще более более юмористич. текст + 3 стр. дальнейшего юм. текста.
12 /XII – с утра непонятно насколько худ. 2 стр.
Из дневникакамерного хора <…> – Christmas Hymn, Monteverdi, песни Шумана, Schonberg – Friede auf Erden – все на языке оригиналов, прекрасно. <…>
Из писем<…> Работается хорошо. Стало ясно: всю жизнь я жил в клетушках, которые меня сдавливали. Тут брожу по трехкомнатной полупустой квартире и думаю. <…> Может, я, как Гоголь, буду писать роман в прекрасном далеке?.. Неясно, правда, что из этого выйдет, только К<…> скажет, стоит ли. Не говори никому больше про мою прозу <…>. Не стоит.
<…> Иногда кажется, что вроде и ничего… Не хуже, чем у NN и XY [42] … Правда, выяснилось, что я ненужно хорошо знаю русскую литературу – все время есть опасность свалить то в «Отрочество», то в «Жизнь Арсеньева». Неуж Тынянову это не мешало?
Из дневника…Целыми днями пишу. Чукча теперь не читатель, чукча – писатель. Все идет в дело! Все, что знаю. Странное чувство. Все, что выливалось только в застольные и кухонные разговоры, рассказы Юре Попову (когда еще!), Жене и др. – все, оказывается, можно перелить в чеканную маловысокохудожественную прозу. М. б. прав был Каверин – и мне давно надо было писать? «Вы много знаете и вам всё интересно – и разное, а это главное», – примерно так он говорил однажды после какого-то нашего длинного разговора. Действительно, интересно мне всё – пока. Надолго ль? Странно думать, что чувство это может угаснуть.
Если писать ежедневно, возникает инерция творчества, так хорошо знакомая мне по науке – и так же знакомо ее иссякание при перерыве хотя бы в два-три дня.
…Это будет последний роман-идиллия – ностальгия по доиндустриальной эпохе, но не патриархальной, как у Ф. Искандера, а русско-интеллигентски-патриархальной, осколок дворянского ХIХ века.