Луч тени

— Боится потратить лишние деньги на бензин! — шепнула жена, когда мы поднимались по лестнице дома в Урбино, где родился Рафаэль. — Чтобы понять их, — добавила она, — надо умножать цены на десять.

— Как это? — остановился я.

— Приписывая по нулю справа. Например, сколько стоит здесь входной билет?

— Пятьсот лир.

— Для них это равно пяти тысячам, к тому же их двое, значит, десяти. Поэтому они и ждут на улице.

— Да, ты права. — Я понял, что жену посетил один из редких моментов озарения. — Попробуем-ка и мы пожить их представлениями.

Целый день провели мы в мире, где напитки обходились в тысячи лир, а еда — в сотни тысяч. Как и наши спутники, мы готовы были терпеть голод и томиться от жажды в надежде утолить и то и другое, добравшись до ближайшего колодца и купив где-нибудь по дороге дешевые пирожки. Но через два дня терпение наше лопнуло. Со спокойствием отчаяния я произнес:

— Хватит, сегодня вечером ужинаем в ресторане.

Спутник наш побледнел:

— Ты раб условностей.

В последующие два дня с приближением обеденного часа он словно впадал в оцепенение: ни за что не хотел вылезать из машины, где, забившись, как ребенок, в угол, бормотал что-то невразумительное. Жена его, которой явно было не по себе, всякий раз наклонялась к нему и пыталась уговаривать, а мы в это время ждали. Мне было стыдно и неловко.

На третьи сутки, на закате, когда мы лежали на скошенном лугу и, глядя в небо, наслаждались летним, клонящимся к вечеру днем, он спросил меня:

— А не вернуться ли нам пораньше?

— Ладно, — ответил я, приподнимаясь на локтях. — Может, так оно и лучше.

— Значит, ты согласен, — пролепетал он слабым голосом, продолжая смотреть в небо. — По правде говоря, ездить с вами тяжело.

— Вот как! — изумился я.

— Да, — продолжал он. — Тебе бы только поесть послаще.

— Ты имеешь в виду трату денег.

— Да! — воскликнул он с горечью. — Именно это.

Вокруг была разлита глубокая тишина, вечерние сумерки спускались на поля, и до нас едва доносился приглушенный шум с далекой автострады.

— Не понимаю тебя, — продолжал он. — Ты живешь словно на другой планете.

— Я?

— Да, — ответил он твердо. — Тебе всегда чего-то хочется, чего-то не хватает.

Я снова растянулся на лугу, заложив руки за голову.

— И вообще, почему ты всегда на меня нападаешь? — добавил он. — Жизни от тебя нет.

— По-твоему, это называется жизнью? — спросил я, не поворачивая головы.

Он приподнялся.

— Что ты хочешь сказать? — воскликнул он. — Кто дал тебе право судить меня? Не много ли ты берешь на себя?

— Не кипятись! — сказал я, взглянув на него. — Я о тебе ведь забочусь.

— Нет, о себе. Что ты знаешь обо мне? О том, что у меня в голове?

Я не возражал:

— Конечно, мне трудно влезть в твою шкуру.

— Да кто тебя просит? Я, что ли?

— Нет, конечно.

— И я не собираюсь влезать в твою, — продолжал он. — Почему, собственно, я должен с тобой соглашаться?

— Вовсе не должен. Одного только не понимаю — зачем ты поехал с нами. Может, у тебя было совсем другое на уме?

Я наблюдал за пылинками, кружившимися в последних лучах солнца.

— Может, ты и затеял это совместное путешествие, чтобы поскорей вернуться?

Он опустил голову.

— Пожалуй, что так… И правда, — он посмотрел на меня, — не лучше ли нам вернуться?

— Да, — пробормотал я. — Лучше.

Левша

Я сидел в приемной врача. Ждал своей очереди и просматривал медицинские журналы. Журналы лежали на низком столике, и листали их только я да один мальчик, передразнивавший мои движения. Брать журналы и укладывать их вслед за мной на колени нравилось ему больше, чем разглядывать картинки. Но и меня они не интересовали.

Когда я поднял голову, мальчик тоже оставил свое занятие и удобней устроился в кресле. У него были смешливые, с хитрецой глаза, вызывавшие невольную улыбку. Он тоже улыбнулся в ответ. Затем по-кошачьи, исподтишка, протянул руку за журналом. Но едва он принялся его листать, подперев подбородок ладонью, как раздался материнский окрик:

— Перемени руку!

Мальчик машинально изменил положение, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Уткнулся подбородком в левую руку и принялся листать журнал правой.

— Вы каждый раз делаете ему замечания?

— Да, — ответила она с вызовом. — Когда ест, когда пишет. И так из года в год — сущее наказание!

Наклонившись над столиком, мальчик искоса на нее поглядывал. Вид у него был слегка оробелый.

— Левша от рождения? — спросил я.

— Раньше еще хуже было! — сказала мать, словно ждала этого вопроса. — Раньше он все делал левой. Хоть сейчас стал немного исправляться. И то благодаря булавкам.

— Булавкам?

— Да, булавкам. В первом классе, бывало, он примется писать не той рукой, а я — тык его булавкой. И помогло.

Я невольно отпрянул. Мамаша, должно быть, заметила мое движение, ибо поспешила добавить:

— Колола, конечно, не изо всех сил!

— Да, раз проколола до дырки! — вмешался в разговор мальчуган. — Смотрите! — И он повернул ко мне тыльной стороной левую руку.