Лучшая фантастика XXI века

– Погоди, – перебил Буле. – Погоди. Это важно. Мозг сильно переоценивают. Вы знаете, что древние египтяне считали, будто он нужен для охлаждения крови? – Буле фыркнул, и Леону показалось, что этот звук родился у него в промежности и поднялся по туловищу; это было очень приятное и захватывающее ощущение. – Они считали, что сознание живет в сердце. Меня это удивляло. Почему они не подумали, что эта штука между органами слуха, штука за органами зрения, и является сознанием? Но это мозг играет в свои мелкие глупые игры, подсовывая объяснение. Мы считаем, что мозг – очевидное вместилище для сознания, поскольку мозг уже считает себя таковым и не может придумать ничего другого. Когда мозг думал, что сознание живет в груди, он с легкостью объяснял это… Конечно, в груди, ведь именно в ней мы ощущаем печаль и радость, насыщение и голод… Мозг, пф-ф-ф! Мозг!

– Буле, – сказала Риа. – Мы заходим.

Охранник-сиделка у двери, очевидно, услышала только половину разговора, но ее это не встревожило. Она отошла в сторону и едва заметно кивнула Леону. Тот кивнул в ответ и поспешил вслед за Риа, которая ждала в шлюзе. Внешняя дверь закрылась, на мгновение они оказались прижаты друг к другу, и его охватило безумное, страстное желание, возбуждение, вспыхнувшее в еще одном месте, где могло обитать сознание.

Потом шлюз открылся, и он увидел Буле – он пытался помнить слова Риа о том, что это не Буле, что Буле повсюду, но не мог избавиться от ощущения, что Буле перед ним.

* * *

Резервуар Буле оказался на удивление маленьким, не больше саркофагов, в которых древние египтяне хоронили своих мертвецов. Леон старался не таращиться, но ничего не мог с собой поделать. Высохший, сморщенный человек, плававший в резервуаре, был оплетен тысячей оптоволоконных кабелей, которые исчезали в крошечных отверстиях в обнаженной коже. Трубка подходила к промежности, другая подсоединялась к небольшому клапану на животе, окруженному рубцовой тканью, еще две – к носу и ушам. Безволосая голова была сдвинута набок, словно тыква, которую вовремя не повернули на грядке, и на плоском участке черепа не было кожи, только белая кость, и тонкая металлическая сеточка, и неровная, стянутая рубцовая ткань.

Глаза скрывались за узкими очками; когда Леон и Риа приблизились, в очках раскрылись диафрагмы, и глаза за ними оказались неестественно яркими, словно мраморные шарики в синюшных глазницах. Рот под носовыми трубками растянулся в улыбке, обнажив зубы, аккуратные и белые, как в рекламе зубной пасты.

– Добро пожаловать в печень. Или в сердце, – сказал Буле.

Леон забыл все слова, которые заготовил. Тот же голос он слышал во внешней комнате, теплый и дружелюбный, голос человека, которому можно доверять, который позаботится о тебе. Леон ощупал комбинезон.

– Я принес вам дверную ручку, – сказал он, – но в данный момент не могу до нее добраться.

Буле рассмеялся – не усмехнулся, как прежде, но по-настоящему рассмеялся, заставив трубки сместиться, а оптоволокно изогнуться.

– Фантастика, – сказал он. – Риа, это фантастика.

От комплимента у Леона запылали кончики ушей.

– Он хороший парень, – ответила Риа. – И проделал немалый путь по твоей просьбе.

– Слышишь, как она напоминает мне о моих обязанностях? Садитесь, оба.

Риа подкатила два кресла, и Леон опустился в одно, почувствовав, как оно бесшумно подстроилось под его вес. Раскрылось маленькое зеркальце, под ним – еще два, и он обнаружил, что смотрит в глаза Буле, смотрит ему в лицо, отраженное в зеркалах.

– Расскажи мне о своем выпускном проекте, Леон, – попросил Буле. – За который ты получил лучшую оценку в группе.

Хрупкое спокойствие Леона рассыпалось, и он начал потеть.

– Я не люблю говорить об этом.

– Знаю, это делает тебя уязвимым. Но есть вещи хуже уязвимости. Посмотри на меня. Я считал себя непобедимым. Думал, что могу переделать мир так, как мне нравится. Думал, что понимаю, как работает человеческое сознание – и как его разрушить. А потом в один прекрасный день в Мадриде, когда я сидел в утренней столовой своей квартиры, ел овсяную кашу и беседовал со старинной подругой, моя старинная подруга схватила тяжелый серебряный кофейник, прыгнула, свалила меня на пол и попыталась вышибить мне мозги. Кофейник весил килограмма полтора, не считая обжигающего кофе, и ей удалось нанести всего три удара, прежде чем ее оттащили. Но эти три удара… – Он пристально посмотрел на Риа и Леона. – Я старый человек. Старые кости, старые ткани. Первый удар расколол мне череп. Второй проломил его. Третий вогнал осколки в мозг. К прибытию медиков я был технически мертв на протяжении ста семидесяти четырех секунд, плюс-минус две секунды.

Леон не был уверен, что сморщенное тело в резервуаре закончило говорить, но, похоже, на этом история завершалась.

– Почему? – спросил он первое, что пришло в голову.

– Почему я тебе это рассказал?

– Нет. Почему ваша старинная подруга попыталась вас убить?

Буле ухмыльнулся.

– Полагаю, я это заслужил, – ответил он.

– Расскажете?

Теплая улыбка Буле погасла.

– Вряд ли.