Лучшая подруга Фаины Раневской

В пьесе сталкиваются два мира – мир собственников, угнетателей народа, циничных, беспощадных и лицемерных, и мир рабочего класса, поднимающегося на борьбу, стойких борцов, охваченных революционным духом, полных решимости и мужества.

Коллектив театра, вдохновленный страстной проповедью пьесы, горячо и взволнованно работал. Я восторгалась пьесой, всегда считала ее одной из лучших пьес Горького, видела все ее достоинства, всю ее значимость и радовалась, что театр включил ее в репертуар, но Полину Бардину мне не хотелось играть – роль казалась трудной, неблагодарной. Однако, захваченная общим энтузиазмом на репетициях, я и в роли Полины открыла интересные детали, осветившие мне путь к созданию образа. На одной из репетиций я поймала реплику Татьяны, обращенную к Полине: «Ты много кушаешь…», и я оттолкнулась от этой реплики. Вся паразитическая, животная сущность этой прожорливой, слепо-эгоистичной женщины стала мне ясна, я нашла ключ к роли. Под лицемерным либерализмом – одно стремление спокойно, сытно жить. Вся роль ожила и получила движение, и я с увлечением продолжала работать.

С творческим подъемом, темпераментно трудился весь коллектив. Каждая репетиция обогащалась какими-нибудь новым вкладом, внесенным тем или другим актером. Постановщики подхватывали инициативу актеров, развивали и вносили в спектакль. Так создавалась финальная сцена. Допрос рабочих. Молча стоят они перед судьями. Но вот долго сдерживаемый гнев вырывается у Левшина: «Нас не вышвырнешь, нет! Будет, швыряли! Пожили мы в темноте беззакония, довольно! Теперь сами загорелись – не погасишь! Не погасите нас никаким страхом, не погасите!»

Его страстный порыв заражает бесстрашием рабочих, молча стоявших позади. Соединив руки, как бы образуя крепкую, нерушимую цепь, они грозно двинулись вперед, на своих врагов, с пением: «Вихри враждебные веют над нами!..». Поднимаются шум, крики, визг испуганных насмерть Клеопатры и Полины. Песня разрастается, угрожающе звучит, и в этих смелых звуках слышится вера в будущую победу.

Зрительный зал стоя аплодировал этой великолепной, сильно и вдохновенно сделанной сцене.

Большую работу мы проделали над пьесой Л. Андреева «Дни нашей жизни». Страх перед жизнью, тема обреченности, трагедия рока, весь пессимизм Андреева чужды нашей эпохе – смелой, радостно завоевывающей счастье для всего человечества. Поэтому мы прежде всего решительно отбросили «андреевский рок». Не судьба, не рок виноваты в том, что люди порочны, а время, среда, социальные условия жизни создавали растерянность, безнадежность, и поэтому жизнь людей принимала уродливые формы. Все эти мысли волновали меня, когда я начала работать над ролью Евдокии Антоновны. В результате моих размышлений над пьесой и ролью Евдокия Антоновна предстала передо мной страшной и жалкой. Я поняла, что женщина тех дней могла дойти до потери образа человеческого. Не желая быть ее адвокатом, не ставя себе задачи оправдать страшное, отвратительное существо, я сыграла ее как несчастную жертву прогнившего строя.

В процессе создания образа, неожиданно для меня самой, ассоциативно стали возникать и оживать из тайников души далекие детские впечатления и наблюдения. В детстве я видела прообраз Евдокии Антоновны, опустившейся, жалкой, спившейся женщины, корчившей из себя аристократку. Она приходила к моей бабушке на правах дальней родственницы. Давно, когда-то в дни своей молодости, она была опереточной певицей, потом вышла замуж за помещика, бабушкиного родственника, бросила сцену, жила в имении мужа. По словам бабушки, она была необыкновенно красива, и влюбленный в нее муж устроил в одной из комнат своего имения жертвенник, ставил ее голую на пьедестал, в пьяном угаре пел молитвы и курил ладан. Потом она скрылась, и все забыли о ее существовании.

Через много лет она неожиданно появилась в Порхове у бабушки, жалкая, ободранная. С жадным детским любопытством я наблюдала за ней: в продранных перчатках она трясущимися руками вынимала из грязной самодельной сумочки леденцы и сосала их. Чтобы доставить своей «родственнице» несколько приятных минут, бабушка просила ее что-нибудь спеть, и она, расплываясь от удовольствия, становилась в позу и пела арии и куплеты. Бабушка хвалила ее голос, угощала ее водкой, а я не отрываясь смотрела, как она сладострастно пила, прищелкивая языком после каждого глотка, и как постепенно пьянела. Все это тогда глубоко запало мне в душу.

Когда я начала работать над ролью Евдокии Антоновны, образ этой жалкой, пьяной женщины неожиданно возник в памяти. Воображение добавило некоторые черты к образу пьянчужки, задавленной и исковерканной жизнью.

Значительным событием было в Ростовском театре создание пушкинского спектакля в ознаменование столетия со дня смерти поэта. Шли три трагедии A. C. Пушкина – «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь» и «Каменный гость».

Я лично не участвовала в этой работе, но бывала на репетициях. С большим трепетом театр приступил к воплощению пушкинских образов. В результате получился замечательно гармоничный спектакль, созданный любовно и со вкусом.