Лучшая подруга Фаины Раневской

«В таком случае нам не по пути, – сказала я. – Я очень верила вам и отдала много сил вашему театру. Я не могу и не хочу быть свидетелем его окончательного упадка». «Чего же вы хотите?» – взволнованно спросил Незлобин. «Я хочу прежде всего знать, для чего существует наш театр, а жизнь театра определяется репертуаром». Незлобин спросил: «Какой же репертуар, по-вашему, должен быть в нашем театре?» – «Во всяком случае, пьесы Ярцева, Андреева, Новикова, Рышкова не должны заполнять репертуар театра, сознающего свое великое назначение и преследующего благородные цели». – «Ну, назовите хоть одну пьесу, которую вы хотели бы видеть в репертуаре нашего театра?» «„Эгмонта“ Гёте, „Заговор Фиеско в Генуе“ Шиллера…» На это Незлобин с усмешкой ответил: «Совсем не важно, что играть, а важно как! Ну хотите, я поставлю пьесу специально для вас, вами выбранную? Назовите, подумайте, и я поставлю». – «Нет, Константин Николаевич, очевидно, вы меня не так поняли. Я достаточно играю, своим положением в труппе я довольна и не только о себе хлопочу. Я хотела вместе с вами создать настоящий театр, где работать для меня было бы честью и счастьем. Но вы изменили себе и обманули меня. Я больше не верю вам и ухожу». – «Куда, куда вы можете уйти от меня? В Малый, в Художественный?» – возмущенно спрашивал Константин Николаевич. «Куда пойду, я еще сама не знаю, вероятно, вернусь в провинцию, да мне теперь все равно. А может быть, если смогу, совсем уйду со сцены, займусь чем-нибудь другим».

Незлобин отвернулся, вынул платок, вытер глаза. «А мне, что же мне делать?» – спросил он. «Бросьте театр, раз не умеете служить настоящему искусству», – ответила я. Мои дерзкие слова возмутили его, он сразу переменил ласковый, просительный, кающийся тон на грубо-циничный и сказал: «Ну, нет! Театр – та же резиновая мануфактура, и я еще поборюсь».

Я встала и простилась, собираясь уходить. «Нет, подождите, – остановил он меня. – Вот что. Вы подумайте, не решайте сразу и, только когда придете к окончательному решению, скажите мне. Я буду ждать».

Ночью я написала ему длинное письмо, что называется, излила всю свою душу, в несколько, пожалуй, даже резкой форме, осудила его как театрального дельца и подтвердила свое окончательное решение, свой уход из его театра. Иначе я не могла поступить. Из группы оппозиционеров ушла одна я.

Глава XV

Возвращение в провинцию. Три зимних сезона 1911/13 годов в Ростове-на-Дону. День провинциального актера. Летние антрепризы. Сезон 1914/15 года в Киеве у Мевеса. Сезон 1915/16 года в Харькове у H. H. Синельникова. Новая роль – Настя в пьесе М. Горького «На дне». Уход из театра H. H. Синельникова

Глубокий кризис переживала я в то время. Полный крах всех надежд и желаний. Чем жить, если уйти, бросить театр? С театром связана вся моя жизнь. Я не представляла себе жизни вне театра и когда получила из Ростова приглашение от Н. И. Собольщикова-Самарина и О. П. Зарайской служить в зимнем сезоне 1911/12 года в Асмоловском театре в их антрепризе, то дала согласие. Началась опять кочевая жизнь, провинциальная каторга. Труппа О. П. Зарайской и Н. И. Собольщикова-Самарина была собрана из крупных провинциальных актеров.

Кроме постоянных спутников и сотрудников Собольщикова-Самарина, с которыми он работал бессменно много лет подряд, как H. A. Соколовская, И. Е. Славатинская, С. И. Милич, H. H. Васильев, С. В. Валуа, С. С. Лидин и другие, в театр были приглашены прекрасная, умная актриса O. A. Голубева и известный актер провинции Л. К. Людвигов.

Какой это был интересный, оригинальный актер – Людвиг Казимирович Людвигов! Когда я с ним встретилась, он уже был пожилым человеком, прошедшим длинный актерский путь. В жизни у него как-то странно сочеталась сентиментальность со скепсисом. От любого пустяка он мог прослезиться, и в то же время он мог издеваться над искренностью чувства, над горячо высказанной мыслью, отталкивая этим от себя людей. Мне всегда казалось, что его скепсис был позой или, скорее, маской, под которой он скрывал горячее сердце. На сцене я не любила его в ролях «благородных отцов» и героев, которых он обожал играть. В них он всегда немного фальшивил и впадал в ложный пафос. Но зато в ролях фатов, прожженных жизнью негодяев он был оригинален и неповторим. В этих ролях он вскрывал гнилую сущность исковерканного, изломанного человека.