Лучшее

Внезапно Холли нырнула в нору головой вперед, как суслик или земляная белка. Или как шелни. Я последовал за ней — осторожно опустил тело в отверстие, но не головой вперед. Лично я предпочитаю изучать шелни снаружи. Я не могу мысленно влезть в зеленую кожу гоблинов, не умею квакать, как они, распевать на лягушачьем языке, не чувствую того, что заставляет их глаза вылезать из орбит. Я не могу даже определить, где их норы.

На дне прохода, у входа в убежище, случилась неожиданная встреча, в которую я бы ни за что не поверил, не произойди она у меня на глазах. Там же состоялся разговор, в который я бы тоже ни за что не поверил, если б он не происходил в моем присутствии — в тот момент слух у меня обострился до предела. Напоминающий лягушачье кваканье разговор состоялся между Холли и охранявшим убежище пятилетним старцем. Их речь отдаленно напоминала английскую, так что суть я уловил.

— Тук-тук.

— Ты не друг.

— Чужая с воли.

— Кто ты?

— Холли.

— Что за напасть?

— Внутрь попасть.

И нас впустили. Если вы думаете, что это так просто — войти в убежище шелни, предварительно не перебросившись рифмованными фразами с охраняющим вход пятилетним старцем, то, очевидно, вы ни разу не бывали в таких местах. И пусть филологи утверждают, что «речь» шелни — не более чем бессмысленное кваканье, Холли всегда воспринимала ее как осмысленный набор слов. А иногда, в моменты просветления, и я тоже.

Холли твердила мне, что шелни используют английский язык в пределах возможностей своего голосового аппарата. При первой встрече они рассказали, что у них не было своего языка, потому что его никто для них не придумал. Но потом они услышали английский, и с тех пор разговаривают на нем. «Мы могли бы заплатить за использование языка, если бы у нас было чем», — признались они. Это был лягушачий, квакающий диалект английского, и только человек с безупречным слухом мог уловить смысл.

Я занялся записывающим устройством, а Холли занялась шелни. И те очень скоро согласились сыграть на своих кувшинообразных флейтах. Лягушачья музыка! Невыразимо печальный вой ирландских лисов. Мелодичное переругивание грача, ворона и галки. Странные, но приятные короткие пассажи, звучащие так, словно музыка идет из-под воды. По крайней мере, трудно представить, что ее играют не под землей.

Мелодии по-детски короткие, без настоящей аранжировки — правда, непонятно почему, поскольку в распоряжении музыкантов имелось семь по-разному звучащих флейт отличающихся форм. Но в музыке присутствовала истинная мелодичность: краткая, полноценная, законченная — застывшее в развитии совершенство. Подземные фуги, наполненные кровью червей и холодные, как сок корней. Песни цикады, кузнечика и сверчка.

Кувшино-флейты сдавленно хихикали, и Холли попросила одного из старейших рассказать какие-нибудь сказки. Приведу здесь две из записанных в первый день. Те, кто слушает их сегодня, говорят, что различают лишь кваканье. Но я слушал их вместе с Холли, и она мне помогала. Так что, переслушивая их сегодня, я отлично понимаю лягу-шачье-квакающий английский шелни.

И вы их послушайте, скверные потомки! Не уверен, что вы достойны даже такой малости от шелни.

КАК ШЕЛНИ ПОТЕРЯЛ ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ЗУБ

Рассказывают об этом так.

Однажды шелни потерял погребальный зуб. Произошло это еще до того, как он умер. В начале жизни у каждого шелни по шесть зубов, и каждый год он теряет по одному. Перед смертью остается один зуб, который он отдает ско-ки-могилыцику как плату за погребение. Но наш шелни то ли потерял два зуба в один год, то ли подзадержался на этом свете — зуба у него не было.

И вот он умер, и ему нечем было оплатить погребение.

— Я не буду хоронить тебя, раз нет зуба для оплаты, — заявил скоки-могилыцик. — Почему я должен работать бесплатно?

— Тогда я похороню себя сам, — ответил мертвый шелни.

— Ты не знаешь, как хоронить, — возразил скоки-могиль-щик, — не знаешь, где есть свободное место. Ты увидишь, что все места заняты. У меня соглашение: все должны говорить друг другу, что места заняты и хоронить имеет право только могильщик. Это моя работа.

Пропустив мимо ушей слова скоки, мертвый шелни пошел выбирать место для могилы. Сначала решил вырыть яму на лугу, но, где бы ни копал, повсюду находил мертвых шелни, скоки или лягушек. И все требовали обратно забросать их землей.

Он выкопал ямы в долине, но и там было то же самое. Он выкопал ямы на холме, но и холм оказался занят. Тогда он пошел прочь, плача от горя, потому что не нашел места для упокоения.

Он спросил у птиц, можно ли остаться на их дереве. Птицы ответили: нельзя. Они не могут позволить жить на дереве всяким мертвецам.

Он спросил у рыб, можно ли остаться в их пруду. Рыбы сказали: нельзя. Они не пустят к себе в пруд чужого мертвеца.

Он спросил у лисиц, можно ли спать у них в норе. И они ответили: нельзя. Когда он был живой, он им нравился, но у мертвеца друзей не бывает.

Так и бродит с тех пор неприкаянный шелни, не находя места для упокоения. И скитаться ему до тех пор, пока не найдет погребальный зуб.

Вот как рассказывают.