Лучшее, чего у меня нет

От этого крика у меня подкосились ноги. Я свалился на какой-то куст и, не отрывая глаз от получеловека-полузверя, вновь зажмурился и начал тихо молиться: “Господи, это не правда. Господи, это сон. Он сейчас исчезнет. Господи, сделай так, чтобы я проснулся”.

Тишина вновь заполнила пространство вокруг меня. Неожиданно я понял, что Очокочи меня не тронет. Я не охотник, не убивал обитателей его леса, не трогал природу, никак не провинился перед ним.

“Чего ты от меня хочешь?” – прошептал я, все еще валяясь там, где был.

“Воооооооооо,” – продолжал сотрясать воздух Очокочи.

“Чего ты от меня хочешь, гадина?” – повторил я, вскочил с куста и широко открыл глаза. Очокочи стоял ко мне спиной. Его огромная массивная задница с понурым хвостом блестела потом и была грязная, как будто протаранила собой грязноты всего леса.

“Вооо”, – уже тихо и как-то жалостно проблеял Очокочи и обернулся ко мне. Его очи вновь показались мне красивыми и по-особому печальными.

“Ты что-то хочешь мне сказать?” – я немного потянулся к нему, но его рога опять уперлись в меня, и я остановился.

“Воо”, – выдавило из себя чудовище и из его прекрасных глаз, как дождь, брызнули слезы.

И тут я вспомнил второй куплет колыбельной Зазыной матери: “Очо, Очо, Очокочи! Ткаши-мапу любит очень. А она его не любит. А она его погубит”. Богиня Ткаши-мапа, по рассказам мамы Зазы, была повелительницей лесов и диких животных. Она жила на скалах и бесстыдно совращала охотников, наслаждаясь их плотью. Слишком болтливых из них превращала в черные камни-булыжники, а на их семьи насылала страшные беды. Зазына мать говорила, что Ткаши-мапа всю жизнь искала своего охотника, когда-то раз и навсегда поселившего в ее сердце огонь любви. У Ткаши-мапа были волнистые белые длинные волосы и темно-серые, как море глаза. И в тот момент я увидел отражение этой богини в глазах Очокочи.

“Чем я могу помочь, если ты сам не добился ее любви? Чем, Очокочи???”

Очокочи, как контуженный, смотрел в мои глаза и молчал. В их отраженье Ткаши-мапа вздыхала не по нему.

“Что поделать, зверь, увы, ты не ее охотник!” – взмолился я.

“Во” – только и ответил мне Очокочи и закрыл мне глаза своей мохнатой лапой.

Понедельник, 16 ноября, 2015

Мать. Пиросмани. Волна

„Кто в себе не носит хаоса,

тот никогда не породит звезды.“

Фридрих Ницше

– Я бы никогда не смог сделать больно моей матери, – Заза откинул темные волосы со лба и выпрямился в спине. – Да и ты, уверен, не смог бы.

– Сиди спокойно. Я не собираюсь рисовать тебя весь вечер.

Я поменял простой карандаш на более острый и принялся за Зазыно лицо. Выраженные скулы, прищуренные глаза, упрямое и немного самодовольное выражение лица.

– И я не говорю это, потому что обе наши матери мертвы. Типа о покойницах не говорят плохо. Я могу сказать о маме плохое. Ну как плохое… Иногда мне казалось, что у нее было биполярное расстройство. Но она это всегда настойчиво отрицала, запивая отрицание кучей таблеток.

Я молчал, тщательно выводя на бумаге Зазыны ноздри.

– Она могла днями не выходить из комнаты, часто быть в подавленном состоянии. У нее были постоянные перепады настроения. То она пела, то хохотала, то рыдала, то спала мертвецким сном. И все это могло с ней случиться за каких-то полчаса. Но я не донимал ее, потому что боялся, что, если это подтвердиться диагнозом, я не успокоюсь, пока не сделаю себе все генетические анализы. Кажется, биполярка передается по генам.

– Кажется…

Я рисовал друга впервые. Заза уговаривал меня сделать это, наверное, целый год. Я посмотрел на двойника Зазы на бумаге. Оригинал показался мне задумчивее, чем копия.

– Кажется любые генетические заболевания могут передаваться на генетическом уровне, – я постарался вывести Зазу из темных мыслей. Но он как-будто слышал и не слышал меня. Он смотрел в какую точку, сквозь меня, сквозь мою комнату, сквозь дом, весь город.

– Однажды она рассказала мне, что как-то в детстве они избила нас с сестрой. – Прервал молчание Заза. – Нам было где-то около двух-трех лет. Мы отказывались есть, спать, одним словом сильно действовали ей на нервы. А мама была сильно уставшей, невыспавшейся. И она побила нас. По губам, рукам, головам. Я ничего, обошлось, а у Руски на утро появились на лице и теле синяки. Мама тогда очень испугалась, что отец узнает и поколотит ее. Рассказывала, что дрожала, как осиновый лист. Хотя, насколько помню, папа не отличался таким нравом, никогда не поднимал руки, ни на нас, ни на нее. Но она все равно солгала, что Русудан упала с лестницы. Не знаю, зачем она мне это рассказала потом. Наверное, за тот поступок ее всю жизнь изводило чувство вины. Но я даже тогда не ощутил к ней злости. Она – мать, она из-за нас и для нас перенесла и испытала многое. Ей было с нами тяжело. Нам мужчинам этого не понять. Скорее всего, это единственный человек в мире, к которому я ни при каких бы обстоятельствах не чувствовал злости. Ну еще Русо. Ты знаешь, она мое второе я.