Лучшее, что может случиться с круассаном

Пока Дюймовочка изучала оборудование, я сосредоточился на том, чтобы переключиться на вторую скорость. Это удалось мне на последнем участке, после того как я свернул с Травесеры на Колльбланк. «У него тут диски», – сказала Дюймовочка, пока я изо всех сил старался не впилиться в зад появившемуся впереди бедному «твинго». Она разыскала музыкальный центр с набором компакт-дисков.

– Ну и дела: Шуберт «Музыкальные моменты», Бах «Вторая и Третья сюиты», Шуман «Симфония»… И вкусы же у твоего братца.

– Просто он очень образованный. Может, по радио чего поймаешь.

Дюймовочка покрутила ручку настройки, пока не напала на «Der Komisar» – тему, которая всегда навевает на меня приятные воспоминания. Думаю, что Дюймовочке – тоже, потому что она стала ерзать, пританцовывая на сиденье и возобновив поиски кондиционера. Но на Диагонали мне удалось переключиться на четвертую: подфартило, я проскочил три светофора на зеленый, а Дюймовочка между тем бросила поиски кондиционера и принялась шарить за спиной, ища ремень безопасности. После этой последней остановки на Диагонали перед нами открылась дивная многополосная скоростная автострада. Движение было редким, всего несколько машин, которые вместе с раздававшейся по радио музыкой создавали впечатление, что мы – фигурки на компьютерном мониторе. Зеленый. Я поддал газу, чтобы мотор хорошенько разогнался, сердце Бестии взревело за нашими спинами, и, как раз когда обороты начали спадать, я отпустил ручку передач и открыл вентиль на полную. Мы немного потеряли, когда резина покрышек заскользила по асфальту, но, как только сцепление восстановилось, ринулись вперед, оставляя за собой клубы дыма, как тысяча чертей, вырвавшихся из преисподней. Через пять секунд «Der Komisar» почти полностью заглушил звук мотора; стрелка спидометра доползла до ста километров в час; вторая скорость – сто сорок; третья – сто семьдесят; у меня не хватало решимости включить четвертую; сто восемьдесят, сто девяносто, двести – нас вдавило в сиденья, мотор гнал нас вперед, как бесноватый, и машины, мелькая мимо, оставались позади, как шляпы, вылетевшие в окно поезда; двести двадцать, тридцать, сорок… Автострада превратилась в мелькающую, причудливо изогнутую зигзагообразную линию.

– Па-а-а-а-бло!

Мне тоже стало страшно. Я отпустил педаль, и машина сбавила скорость. Мы прокатились немного на холостом ходу, потом я переключился на пятую, и, удерживаясь на двухстах километрах в час, мы обгоняли редкие машины, соблюдая приличную дистанцию, чтобы ненароком их не испугать.

Я сделал радио потише.

– Неплохо, а?

Дюймовочка прижала руку к груди.

– В какой-то момент я подумала, что у меня начинаются месячные, а они должны прийти только на будущей неделе. Что это, черт возьми, такое?

– «Какой-то-там Лотус». С ним держи ухо востро.

Мы уже выехали на прямую, ведущую в Молинс-де-Рей, и отклонились от центральной полосы, чтобы развернуться: двести семьдесят градусов – неплохая возможность опробовать устойчивость нашей посудины. Я нажал на педаль, включив вторую скорость, и центробежная сила расплющила меня о дверцу; схватившись за ремень безопасности, Дюймовочка снова завопила: «Па-а-а-а~бло!», по-кошачьи сжавшись в комок, но наша колымага ни на минуту не потеряла горизонтального положения, а покрышки прилипли к асфальту, как приклеенные. Нужно было что-то покруче, чем разворот на двести семьдесят градусов, чтобы заставить Бестию утратить безупречность осанки: неплохо для Багиры. Дюймовочка тоже казалась, мягко говоря, не в себе, заявив, что не переживала ничего подобного с тех пор, как каталась на Хане Драконе. Мы въехали во двор усадьбы-ресторана все в поту. Я припарковался среди прочих, выстроившихся рядом машин; мы вышли из автомобиля, поправляя одежду и волосы, и под ручку вошли в центральную дверь, как парочка молодоженов в самый разгар медового месяца, с приятным ощущением встряски, какое всегда остается после хороших гонок. Навстречу нам вышла блондинка лет за сорок, с собранными в пучок волосами, в блузке под Бьенбениду Перес; все это плохо вязалось с интерьером, выдержанным в деревенском вкусе, но таковы уж женщины. Дюймовочка спросила, где дамская комната, а я стал присматриваться к столикам.