Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези

Кое-кто утверждал, будто этот звук по-прежнему можно было услышать. Стоило только сосредоточиться и подождать, и он проявлялся сквозь все прочие городские шумы — гудки и тормоза автомобилей, звон колокольчиков на дверях ресторанов, цокот и шарканье обуви по тротуарам. Доходило до того, что группы людей собирались где-нибудь в парке или на крыше здания просто для того, чтобы послушать. Они усаживались спинами друг к дружке и тихо сидели… «Ба-дум. Ба-дум. Ба-дум…» Прислушиваться к заветному биению было все равно что пытаться проследить за птицей в полете. Бот она отрывается от земли, взмывает в вышину, превращается в точку и наконец совсем пропадает из виду…

Люка Симс в первую же неделю по прибытии в город обнаружил старый мимеограф и надумал издавать газету. Теперь по утрам он стоял перед кафе на набережной реки и раздавал людям оттиски. Газета называлась «Листок новостей и размышлений Л. Симса». Один из выпусков «Листка Симса», как по-простому называли газету горожане, был полностью посвящен проблеме этого звука. В частности, выяснилось, что по завершении перехода биение продолжало слышать менее двадцати процентов проинтервьюированных Люка людей. Но почти все сходились на том, что оно всего более походило, да попросту не могло быть ничем иным, кроме как биением сердца. А значит, вставал вопрос об источнике звука. Сердца горожан никак не могли его производить, ведь они больше не бились. Старик Махмуд Касим, например, полагал, что речь шла не о настоящем звуке, а, скорее, о воспоминании. Он так считал потому, что, когда-то услышав, более не мог его уловить, и тем не менее звук по сей день отдавался у него в ушах. А вот женщина, торгующая браслетами возле реки, была уверена, что то билось сердце самого мира — кипящее и сверкающее место, сквозь которое ей довелось падать по пути в город.

«Что же до вашего покорного слуги, — так завершалась статья, — я разделяю мнение большинства. Лично я всегда подозревал, что биение, которое мы слышим, есть пульс тех, кто еще продолжает жить. Живые носят нас в себе, словно жемчужины. Мы остаемся здесь лишь до тех пор, пока о нас помнят…»

Люка сам понимал, что метафора с жемчужинами получилась неуклюжей, поскольку жемчужина всегда переживает устрицу, причем намного. Однако первое правило газетного бизнеса гласит: изволь успевать к сроку. Так что стремление к совершенству Люка уже давным-давно не обременяло.

Каждый день в город прибывали все новые люди, и тем не менее город безотказно их принимал. Так, идя но улице, за многие годы вроде бы изученной во всех мелочах, совершенно неожиданно можно было обнаружить не только новое здание, но даже целый квартал. Карсону Маккохрену, водителю одного из лаково-черных уличных такси, приходилось перерисовывать городскую карту чуть ли не каждую неделю. Благо ему по двадцать-тридцать, а то и по пятьдесят раз на дню приходилось брать пассажира — новичка в городе, и к тому же доставлять его по адресу, о котором он, Карсон, прежде слыхом не слыхивал! Народ прибывал из Африки, Азии, Европы и из обеих Америк. Из шумных мегаполисов и с крохотных островков, затерянных посреди океана… Таков уж был обычай живых: со временем все они умирали. Однажды появился старый-престарый музыкант. Едва попав в город, он пошел в квартал, сплошь выстроенный из красного кирпича, и принялся играть на своем аккордеоне, извлекая из инструмента медленные, печальные вздохи. А еще был ювелир — совсем молодой парень, что устроился на углу Кленовой и Кристофер-стрит и стал продавать бриллианты, вправленные в серебро. На том же самом углу уже лет тридцать как обосновался ювелирный магазинчик Джессики Офферт, но появление конкурента Джессику ничуть не расстроило. Наоборот, она каждое утро приносила ему кружечку свежего черного кофе, и они посиживали у него в гостиной, точно старые друзья, попивая кофе и обсуждая городские сплетни. Ее лишь удивляла его молодость… Но что поделаешь, в те дни в город прибывало огромное количество молодых. Многие были попросту детьми, и они либо носились у Джессики под окном на рокочущих скейтбордах, либо мчались куда-то на площадку для игр. Одному мальчику с пятном от клубники на щеке нравилось воображать, будто деревянные лошадки, на которых он качался, были настоящими живыми лошадьми — теми, что он привык кормить и чистить дома, на ферме… пока не погиб вместе с ними во время бомбежки. Другому нравилось стремительно сбегать вниз по склону. Он молотил пятками гравий и думал о родителях и двоих старших братьях, еще остававшихся в живых. Ибо они у него на глазах оправились от той же болезни, что медленно, но верно свела в могилу его самого. Паренек не любил об этом рассказывать…

А произошло это все во время войны. Правда, никто не мог достоверно припомнить — какой именно.