Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

Стоявший за его спиной долговязый мальчишка с грязными светлыми патлами повернулся и тоже воззрился на меня, но совсем без страха. Его лицо исказилось гримасой. Он поднял руку и, смеясь, указал на меня:

— Poseur! [60]

— Вот черт…

Я посмотрела наверх и увидела, что там, в коридоре, уже стоял Дэвид. Дрожащей рукой он мял сигарету, затем опустился на пол рядом со мной.

— Дерьмо, дерьмо, ты, ты видела — ты!

Я начала смеяться. В ту же секунду Дэвид присоединился ко мне. Мы упали друг другу в объятия, давясь истерическим хохотом, по лицам текли, смешиваясь с грязью, слезы. Я даже не заметила, что его сигарета прожгла дыру в моей любимой рубашке, не почувствовала, как она затем обожгла мне правую кисть, оставив рану с пенни величиной, в которую попала грязь, отчего боль не проходила несколько недель. Даже сейчас у меня еще есть этот шрам в форме глаза — белое плетение с алым зрачком, который, кажется, подмигивает, когда я сгибаю руку.

Где-то месяца через три после случившегося мы переехали в Квинстаун. Я, Дэвид, Марси и симпатичная, но совершенно бестолковая девица по имени Банни Флитчинс вскладчину оплачивали аренду. За две сотни долларов в месяц нашлась квартира, состоявшая из маленькой гостиной, ванной, двух крохотных спален и кухни, втиснутой в угол. Окна сих апартаментов выходили на парковку, забитую в основном разбитыми и раскуроченными «бьюиками». Все пропахло свежей краской и олифой. Когда мы впервые открыли морозилку, то нашли несколько пластиковых коробок «Зиплок», заполненных листами чистой бумаги. Вытащив их из холодильника и перенеся к свету, мы обнаружили, что высохшие ряды капель испещрили бумагу блеклыми серыми разводами.

— Это же «кислотные промокашки», — сказала я.

Мы обсудили открывшиеся перспективы, я предложила все выбросить. Марси со мной не согласилась. Банни хихикала, тряся головой. Наркотики она не принимала, да я ей никогда и не позволила бы это делать — все равно что поить «кислотой» ребенка.

— Отдайте-ка это мне, — сказал Дэвид. Он уселся на подоконник и курил, стряхивая пепел прямо на улицу, вернее, на все три грязных этажа под нами. — Я попробую, а потом мы вырежем из этого таблетки и продадим.

— Это должно стоить кучу денег! — радостно воскликнула Банни. — Одна таблетка обычно идет за доллар, но на концертах вы сможете продать дороже, может быть, даже по десятке баксов. — Она помахала в воздухе веером листов из одной пластиковой коробки. — Мы можем сделать на этом тысячи и тысячи долларов.

— Скорее, миллионы, — прибавила Марси.

Я покачала головой.

— А если это яд? Стрихнин, например. Я на такое не пойду.

— Почему нет? — насупился Дэвид. — Ты делаешь целую кучу всякой дряни.

— Я не буду этим заниматься хотя бы потому, что мы нашли все это здесь.

— Звучит разумно, — поддержала меня Банни.

Я выхватила у нее оставшиеся листы, зажгла одну из конфорок и поднесла бумагу к огню. Дэвид выругался и сорвал со своей головы платок.

— Какого черта ты делаешь?

Однако он тут же отпрянул в сторону, когда я направилась к окну и вышвырнула наружу охваченные пламенем листы. Мы стояли и смотрели, как они падали, парили в воздухе, словно алые и оранжевые лепестки тигровых лилий, обращались черными хлопьями, серым пеплом и, наконец, прозрачным дымком рассеивались в воздухе.

— Все исчезло! — завопила Банни, хлопая в ладоши.

У нас не было практически никакой мебели. У Марси в ее комнате стояли кровать и письменный стол в современном датском стиле. У меня, во второй спальне, был положенный прямо на пол матрац, который я делила с Дэвидом. Банни спала в гостиной. Раз в несколько дней она притаскивала разломанную коробку, подобранную на обочине дороги. После появления пятой такой «утвари» гостиная стала походить на один из тех ломбардов на Эф-стрит, которые за пятьдесят баксов втюхивают вам полный комплект мебели для комнаты, сделанной из алюминиевых трубок, и нам пришлось призвать свою соседку остановиться. Спала Банни на коробках, каждую ночь на разных. Впрочем, она не осталась с нами надолго. Вообще-то ее семья жила в Нортвесте, но у ее отца — профессора «Богослова» — была еще и квартира в «турецком квартале», и вскоре Банни переселилась к нему.

Семья Марси тоже жила неподалеку — в Александрии. Сама она была стройной красавицей со славянской внешностью, водопадом снежно-белых волос и глазами, горящими, как подводные прожекторы. Из всех нас только у нее была престижная работа — модель и одновременно администратор в самом дорогом салоне красоты в Джорджтауне. Но ранней весной она тоже решила, что гораздо лучше будет переехать обратно к родителям.

Мы остались с Дэвидом вдвоем. Он до сих пор посещал занятия в «Богослове». Обычно его подвозил кто-нибудь из других студентов, обитавших в Квинстауне, или же он добирался на автобусе, отходящем от забегаловки «Джайент Фуд» на Квинс-Чепл-роуд. В начале семестра ему захотелось сменить курс — вместо театра он стал изучать французский язык и литературу.