Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

Я больше не пыталась выказывать стремление к учебе и не посещала занятий, отрабатывая несколько смен за прилавком — готовя пиццу или разливая пиво в ресторане Квинстауна. Питалась чаще всего там же и, когда приходили мои друзья, чтобы купить кружку-другую «Хайнекена», никогда не брала с них денег. Заработок составлял примерно шестьдесят долларов в неделю. Денег хватало только на то, чтобы выплачивать аренду и не отказывать себе в сигаретах, но я могла обходиться и этим. Проехать на автобусе по Дистрикт-лайн стоило восемь центов, еще пятнадцать уходило на проезд в недавно построенном метро. Ела я совсем немного. Фактически весь мой рацион составляли попкорн, сандвичи из ржаного хлеба с сыром, солониной и кислой капустой и сливочное мороженое с разными вкусностями, которыми меня подкармливал один симпатизирующий мне официант из «Американского кафе» в Джорджтауне, когда я шаталась по городу. У меня получалось даже сберегать достаточно для того, чтобы посещать дискотеки и «Атлантис» — клуб, расположенный на первом этаже третьесортной гостиницы на Эф-стрит, в доме № 930. Там еще только начинали собираться панки. Все оставшееся от заработанного уходило на спиртное и «Мальборо». Даже когда я была на мели, кто-нибудь неизменно делился со мной выпивкой и сигаретами, если же у меня оказывалась полная пачка, то я чувствовала себя «царем горы» — веселилась всю ночь напролет, под конец забредая в один из худших кварталов неподалеку от Дистрикта с парочкой баксов, припрятанных в ботинке. Правда, обычно после этого сидела без гроша в кармане.

И все же мне

действительновезло. Каким-то образом мне всегда удавалось найти обратную дорогу домой. В два, три, а то и четыре часа утра я с грохотом вваливалась в нашу квартиру, а там никого не было, не считая, конечно, тараканов, — Дэвид в это время обычно зависал дома у какого-нибудь парня, которого подцепил в баре, а Марси и Банни обосновались в пригороде. Обычно я была настолько пьяна, что валилась на матрац, чувствуя себя мухой, размазанной по оконному стеклу. Иногда сидела с пишущей машинкой, скрестив по-турецки ноги, и писала. Мое обнаженное из-за ужасающей жары тело было серым от сигаретного дыма. Я прочитала «Тропик Рака», перечла «Далгрена», «Записки любителя» и «Озарения», отпечатанные на тонких листах бумаги, скрепленных скрепкой. Я ставила пластинки, не замечая, что у проигрывателя другая скорость, так как была слишком невнимательной, а когда наконец засыпала, то меня тут же вырывала из сна истошно верещавшая у соседней двери пожарная сигнализация. Тогда я вскакивала посреди комнаты и орала во всю мощь своих легких, пока не осознавала, что уже не сплю. Я видела каких-то людей в своей комнате, долговязого мальчишку с тусклыми блондинистыми волосами, в сабо, который указывал на меня пальцем и кричал: «Poseur!», слышала голоса. В моих снах бушевал огонь, стены вокруг разлетались на куски, и тогда взору открывался вид разрушенного города, похожего на свежевспаханное поле, простирающийся во все стороны на многие мили, объятые пламенем краны и остовы зданий, подобно цветам поднимающиеся из смога, угольно-черные, золотые и бардовые на фоне топазового неба. Мне хотелось сгореть вместе с ними, каплями воды просочиться сквозь стены, отделяющие меня от всего остального мира, настоящего

мира, того, что виделся мне в книгах и в музыке, мира, частички которого мне так хотелось потребовать и для себя.

Но я не сгорела. Я была всего лишь обдолбанной студенткой колледжа, а в ближайшем будущем перестану быть и ею тоже. Той весной меня вышибли из «Богослова». Все мои друзья все еще учились в школе, заводили себе подруг и приятелей, получали роли в университетских постановках «Инспектор зовет» или «Король Артур». Даже Дэвид Балдандерс умудрился получить хорошие отзывы о своей работе, посвященной Верлену. А я в это время высовывалась из своего окна на четвертом этаже, курила и смотрела на шатающихся по парковке наркоманов. Если бы я выпрыгнула наружу, то была бы с ними, для этого требовалось всего одно усилие.

Случившееся было слишком прекрасным, неподвластным словам, тем самым событием, которое ужасающим образом изменило мою жизнь. В то утро я сделала растворимый кофе и попыталась прочитать то, что написала накануне. Набор симпатичных слов, лишенных какого-либо смысла. Включила дорогой проигрыватель Марси и поставила свои записи, помимо воли переводя слова песен, как будто они могли странным образом переродиться во что-то иное, слиться с моими словами, произвести на свет гармоничную фабулу. На стене спальни намалевала еще несколько слов:

Я ПРОКЛЯТ РАДУГОЙ

Я — АМЕРИКАНСКИЙ ХУДОЖНИК,

И ДЛЯ МЕНЯ НЕТ МЕСТА

Все начиналось как своего рода эксперимент. Во мне жила прямая, неописуемая вера в то, что смысл и совершенство можно так же вытрясти из этого мира, как стряхнуть недозревший плод с дерева, чтобы потом все это съесть.