Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

В этот раз отец сложил ладони ровно и вместе, чтобы показать пол церкви, куда ходила ее мать. Пальцы, вытянувшиеся в линию в конце центрального прохода, означали святых, возвышавшихся над церковными скамьями, обращенных к Всевышнему Богу. Святые воздели руки, дабы все видели у них под мышками круги, чернеющие на голубых одеждах. Пока Юнис играла на орг ане, взрослые женщины падали на колени в проходе, их полные шеи подрагивали и блестели капельками пота; женщины бормотали, подвывали, невнятно что-то выкрикивали…

Отец сложил пальцы по-другому и снова показал ей: церковь, колокольня. Юнис кивнула. Он ждал.

— Ну ладно, папа, — вздохнула она. — Вот — церковь, а вот — колокольня, откройте двери, где же весь народ?

И опять он ровно сложил ладони. Каким-то образом обратил ее внимание на четыре пальца, вытянувшиеся посередине пола. Они были абсолютно неподвижны.

Да, именно это столь разгневало Юнис тогда. Те четыре убитых в церкви девушки. В Бирмингеме, что в штате Алабама. Когда прогремел взрыв, они переодевались в хоральные одежды. Как же их звали?

— Тетушка Сара, — отец загнул один палец, — Сиффрония, Милашка, — загнул еще три. — И Пичес. — Он загнул остальные пальцы.

Юнис удивленно взглянула на него:

— Нет. Это из моей песни. Она называется «Четыре женщины».

— Почему твоему отцу нравится запись? — спросил он.

— Не знаю.

— Потому что он черный, симпатичный и молодой, и у него дырка прямо вот здесь!

И отец со смехом повторил свой фокус исчезновения.

Вместо него осталась маленькая лужица. Юнис потрогала ее. Жидкой лужица не была. Юнис подцепила ее ногтем и осторожно подняла с пола. Лужица оказалась легкой, плоской, с испещренной прожилками поверхностью, мутной, полупрозрачной и переливчатой. И кроме того, в середине оказалось круглое отверстие.

Юнис положила лужицу на проигрыватель и осторожно опустила иголку. Алмазная головка кивнула, колонки взвизгнули. Игла вначале заскользила, но затем нашла дорожку. Послышался запинающийся, бурлящий звук, похожий то ли на дождь, то ли на аплодисменты. Затем — другие звуки. Юнис узнала мелодию «Бал дарктаунских задавак». Отец научил ее играть с ним в четыре руки, научил так, как умел сам — только на черных клавишах. Стоило шагам матери послышаться на ступеньках лестницы, они сразу переходили на «Господь да пребудет с тобой до нашей новой встречи». Мать не одобряла мирской музыки. Поэтому для мамы и прихожан Юнис играла гимны. Но самой себе и преподавательнице Миз Маззи она играла «Хорошо темперированный клавир».

Юнис мечтала стать знаменитой пианисткой и выступать в Карнеги-холле. Но вместо этого распевала песни протеста на импровизированной сцене перед гробами. Хоть это и походило на сон или неудачную шутку, но все же — это была жизнь. И свидетель ей — зал погребальных торжеств для черных. Это было тогда, когда движение было в самом разгаре.

Ну а потом покойников стали отпевать более традиционным способом.

Нет, это вовсе не «Бал дарктаунских задавак», хотя абсолютно непонятно, как же могла она так ошибиться. Это были прелюдия Баха и фуга фа-диез минор.

— Давай еще раз, Юнис. С самого начала, — произнес из-за двери голос Миз Маззи.

— Вот и еще один поганый пиратский диск, — проговорила Юнис.

На третий день она положила банку с молоком под подушку, словно то был амулет, приносящий вещие сны о любви. Но сон не шел, и Юнис лежала и смотрела на луч света, медленно ползущий по потолку. Жужжание мухи нарушило тишину. В зеркале Юнис видела отражение своего угрюмого лица. Впрочем, отчего ей не быть угрюмой? В отличие от матери, она не чувствовала себя обязанной одобрять Божье творение. Юнис Ваймон обнаружила, что в мире много чего не хватает. Кроме всего прочего, там не было матери, которая любила бы свою дочь так же сильно, как любила Бога. Также не было и честной компании звукозаписи. Хорошего менеджера, любящего мужа. Разным мужчинам Юнис позволяла приближаться к себе: какое-то время они были рядом, а затем ускользали. Много чего ускользнуло таким образом: Лоррен, Малькольм, доктор Кинг, надежды движения.

Даже отец однажды обманул ее. Он солгал, и не важно — в чем. Вскоре после этого выяснилось: он умирает. Он становился все тоньше и тоньше, он звал Юнис, но она не пришла.

Она прикрыла глаза и попыталась вызвать давнее, но все же утешительное видение: Юнис Ваймон в Карнеги-холле, она оправляет длинное концертное платье и садится, поднимает руки. Но зал изменяется, стены становятся розовыми, сальными, и когда она опускает пальцы на клавиши в громогласном аккорде, стены раскрываются, словно руки, и она понимает, что сейчас случится нечто ужасное.

Вновь зажужжала муха, где-то возле ее лица. Юнис взмахнула рукой, хлопнула по чему-то и открыла глаза. Рядом с ней на кровати сидел отец. Жужжание исходило из его дыры в боку. Юнис вытянула шею, чтобы получше разглядеть дыру. И тогда отец схватил ее руками за шею и притянул к себе.