Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

Он вгрызся в печенье и уставился на поднос для чая.

— То, что вдохновляло его, на самом деле вдохновляло, была Елизавета, но держала его здесь «Наша Леди».

— Так вы считаете, что эта картина, эта «Наша Леди», — нечто из области магии?

— Не магия, а чудо.

— Не уверен, что понимаю правильно.

— Это икона, мистер Делано, уверены, что вы слышали о них?

— Ну, возможно, икона — это не просто картина, в основе своей это святость, воплотившаяся в полотне.

— Вам нужно увидеть ее. Завтра. После того как закончится дождь.

— Может, все-таки ему не стоит этого делать.

— Почему ты повторяешь одно и то же, Эдвард? Конечно же, ему стоит посмотреть.

Эд только пожал плечами.

— Разумеется, мы не продали ему картину, и через некоторое время он прекратил спрашивать. Они полюбили друг друга.

— Все равно он хотел ее.

— Не говори таким тоном. Он сделал ее счастливой в те дни, которые, хотя никто из нас об этом не знал, оказались последними в ее жизни.

— После того как она умерла, он начал рисовать.

— Он хотел оставить ее живой.

— Он хотел нарисовать икону.

— Он никогда не сдавался, пока не достигал цели. В конце концов он нарисовал нашу Елизавету.

— Вы что, хотите сказать, что ту картину в фойе нарисовал Эмиль Кастор?

— На это ушли годы.

— Он хотел, так или иначе, сохранить ее живой.

— Но та картина, она производит действительно глубокое впечатление, а остальные его работы…

— Никуда не годятся.

— Каждый, кто приходит в этот дом, хочет узнать о ней.

— Я не хочу показаться грубым, но как она умерла? Сожалею, пожалуйста, простите меня.

— Умерла?

— Не имеет значения.

— Конечно же, имеет. Она упала с мыса у церкви. Забралась туда, чтобы зажечь свечу для «Нашей Леди» — пламя благодарности. Эмиль сделал ей предложение, и она дала согласие, потому и пошла туда, и пока была внутри, начался дождь. Она поскользнулась и упала по пути домой.

— Какой ужас.

— О да, на свете столь мало дней, в которые было бы приятно умереть.

Наш собственный дождь все еще хлестал в окна. Толстый кот вошел в комнату и остановился, чтобы вылизать свои лапы. Мы просто сидели там, слушали дождь и звенели фарфоровыми чашками о блюдца. Горячий чай был отличным. Огонь странным образом наполнял воздух запахом шоколада. Я смотрел на их старые лица в профиль, морщинистые, как плохо сложенные карты. Затем я выставил себя полнейшим кретином, начав объяснять свою позицию как куратора музея Кастора. Я описал коллекцию, прекрасный дом и расположенный рядом ручей, куда приходят напиться олени (но не рассказал об унылом городе), и закончил описанием кошмарных работ Эмиля, комнаты, заполненной плохими рисунками их дочери. Конечно же, я сказал им, что Елизавета принадлежит тому месту, возвращенная набором двойников, тем ангелом, которым она была. Когда я замолчал, воцарилась щемящая тишина. Никто ничего не сказал и не посмотрел на меня, но даже после этого, хотя прошло несколько кошмарных судорог, я продолжил:

— Конечно, мы достаточно заплатим вам за нее.

Тереза склонила голову, и я подумал, что, возможно, это была подготовка к важному решению, пока не понял, что она плачет.

Эд медленно повернулся, его старая голова была похожа на марионетку на ненатянутой нити. Он устремил на меня взгляд, который сказал мне, какой я дурак и навсегда таким останусь.

— Пожалуйста, простите, что я был таким… — сказал я, обнаружив, что встаю так, словно мною управляла рука кукловода. — Не могу выразить, как… Спасибо вам.

Я резко повернулся и вышел из комнаты, в ярости на свою неловкость в разговоре, в настоящем отчаянии от того, что так испортил прекрасный день. Я собирался поспешить в свою комнату и читать книгу до обеда, когда мне придется прокрасться вниз и попытаться найти приличное место, чтобы поесть.

То, что я оскорбил и ранил двух таких добрых людей, было непростительно. Почти ослепнув от ненависти к самому себе я открыл дверь в фойе и увидел еекраем глаза.

Действительно невозможно описать какую-то другую вещь, которая уводила бы живопись за грани возможного, даже за границы красоты в некую реальность великого искусства. Конечно, она была красивой женщиной, разумеется, освещение, цвета, композиция, мазки кисти — все эти элементы можно разделить и отдельно рассмотреть, но это не дало бы объяснения тому нереальному чувству, которое возникает у того, кто смотрит на шедевр: потребность глубоко вдохнуть, как будто воздуха теперь требовалось вдвое больше.

Вместо того чтобы подняться наверх, я направился к парадной двери. Если та картина была такой же, как портрет Елизаветы, то я просто обязан был ее увидеть.