Лучшие годы - псу под хвост

— Прошу вас, — настойчиво сказал отец.

— Все! Точка, — сказала мать Квидо. — Что бабушка навязывает нам всякую мистику, дело известное. Однако я не ждала, что ею вдохновится самый убежденный рационалист в семье.

— Этому рационалисту не остается ничего другого, — сказал отец Квидо. — Он пять лет выполняет работу на уровне средней школы и получает за нее менее двух тысяч крон.

Пако поднял голову от игрушек.

— Дай мяч! — потребовал он. Отец бросил ему мяч.

— У меня красный диплом, сданы госэкзамены по английскому и немецкому, рекомендация Академии, пятилетняя практика, УМЛ, собака и сын, прекрасно декламирующий, — сказал он. — Еще я научусь играть в футбол и на этом поставлю точку.

— Он и вправду принял ЛСД! — воскликнула мать Квидо.

Не обращая внимания на ее реплику, отец Квидо обратился к старшему сыну:

— Ты хоть знаешь правила игры? Игра рукой, офсайды и прочее…

— Правила в основном я знаю, — сказал Квидо в некотором недоумении, понимая, однако, что отец говорит все это всерьез. — Я смотрел, как играют мальчики в школе.

— Отлично. У тебя найдется завтра минутка-другая?

— Конечно! — гордо кивнул Квидо.

— В первый день Пасхи мы пошли тренироваться, — рассказывал Квидо. — У отца не было, как, впрочем, и никогда в жизни, за исключением разве что школы и армии, ни тренировочного костюма, ни спортивной обуви, так что ему пришлось надеть свитер, вельветовые брюки и старые полуботинки, каблуки которых все время увязали в мягкой лужайке.

Нелегко было найти и подходящее место для тренировок: отец Квидо пытался отыскать — из понятных соображений — наиболее отдаленное место, каким было то, где он когда-то безрезультатно натаскивал Негу и куда из какого-то суеверного страха не хотел возвращаться. В конце концов они нашли такой уголок — повыше сада, у самого подножья Жаворонка. Отец Квидо прежде всего решил повторить элементарные короткие пасы, но поскольку они с Квидо все ближе и ближе придвигались друг к другу, то большую часть времени проводили в поисках мяча, отлетавшего в кусты орешника.

— Тут одни кротовые кочки, — объявил отец Квидо, словно извиняясь перед кем-то третьим. — Тоже мне спортивная площадка! — Он принес мяч и долго устанавливал его на воображаемой отметке.

— Бери! — крикнул он наконец, резко ударив по мячу, но мяч остановился в слежавшейся траве прежде, чем Квидо успел подбежать.

— Тут высокая трава! — крикнул отец как бы в оправдание.

— А там ее нет! — крикнул Квидо, чтобы немного взбодрить его, хотя оба прекрасно понимали, что даже на ровном, выкошенном газоне вся эта картина выглядела бы ничуть не лучше.

С каждой последующей тренировкой отец Квидо убеждался в непреложной истине: движения игроков, что кажутся на телеэкране столь легкими, плавными и естественными, на практике таковыми отнюдь не являются. Его движения были, напротив, порывистыми, судорожными и совершенно нескоординированными. Бегал он неуклюже, а пробежав немногим более двухсот метров, и вовсе выдыхался. Пасуя, он посылал мяч либо слишком далеко от себя, либо спотыкался о него. Обойти с мячом противника, которого самоотверженно представлял его сын, ему удавалось лишь тогда, когда Квидо стоял на месте точно вкопанный; но стоило тому отбежать в сторону, избранную отцом для нападения, как они зачастую небезопасно сшибались. Пасы по земле отец проделывал способом, обычно применяемым при затаптывании горящей спички или назойливой осы. Мяч чаще всего выскальзывал у него из-под ноги, занесенной для удара, а если он и попадал ею в мяч, то делал это так резко, что тут же растягивался на земле. Мячи в воздухе отец Квидо вскоре вообще перестал брать: головой он не мог брать их из-за очков, рукой — не дозволяли правила игры, грудью — из-за реальной опасности потерять дыхание. Его ударам недоставало ни силы, ни точности, но самым худшим было то, что при приближении мяча отец Квидо от чрезмерного усилия высовывал язык — это придавало его лицу абсолютно дебильное выражение.

— Не удар, а бомба! — тем не менее хвалил его Квидо.

— Человеку априорно не идут его движения, — впоследствии утверждал Квидо. — Чтобы они по-настоящему ему шли, он должен обстоятельно вжиться в них, проникнуться ими. К примеру, мой отец, который провел тысячи и тысячи часов за рабочим столом, чрезвычайно ловко протягивал левую руку к книжной полке, в то время как правая с импонирующей самостоятельностью продолжала что-то писать или считать на калькуляторе. Кроме того, он делал — как и каждый из нас — миллион других более или менее подходящих, будничных движений, а также движения определенно неловкие: например, когда он, изображая в профсоюзном доме отдыха в Крконоше белого медведя, поскользнулся на мокрых ступенях и упал или когда в Сазаве играл в футбол…