Лучшие годы - псу под хвост

— Она и сама много раз жила за границей в частных домах, — веско аргументировал свое предложение отец Квидо. — Я уверен, она войдет в наше положение.

— Сегодня это еще детская комната, — объявила бабушка, узнав о предстоящем переселении, — но завтра это будет концлагерь для престарелых!

Оскорбленная, она все же подчинилась решению, и Миряна смогла поселиться в ее комнатушке.

В первый же вечер молодая югославка приготовила для всей семьи (конечно, за исключением бабушки, не выходившей из детской) какое-то национальное блюдо вроде местного лечо. Оно было несколько непривычно на вкус, и маленький Пако весь ужин тотчас выдал обратно. Зато отец Квидо при всем своем холодном отношении к овощам потребовал добавки и обстоятельно расспрашивал Миряну о способе его приготовления. Говорили они по-английски, что напомнило Квидо и его матери, практически не понимавших их, о временах, когда отец с бабушкой предавались беседам на тему географии туманного Альбиона.

После ужина зашла речь о работе.

— Миряна говорит, что во внешней торговле ее прежде всего привлекает возможность постоянного общения с интересными людьми, — переводил отец Квидо жене.

— Замечательно! — сказала мать Квидо и мило улыбнулась Миряне.

— Ну а дальше? Что ты на это скажешь? — судорожно улыбался отец Квидо. — Я же должен что-то перевести.

— На это я ничего не скажу.

— Как так «ничего»?

— А так. Ничего. Nothing.

Миряна, обнажив в улыбке белоснежные зубы, вопросительно подняла брови. Отец Квидо чертыхнулся про себя и что-то произнес по-английски. Квидо показалось, что он услыхал слово «interesting».

— Обычный треп, — бросил он матери.

— Меня удивило бы обратное, — сказала его мать.

— Миряна хочет, чтобы ты рассказала ей что-нибудь о себе, — снова начал отец Квидо. — Ей кажется, что в тебе есть какая-то необычная мудрость и уравновешенность.

— Скажи ей, что это старость и апатия.

Отец Квидо пронзил жену взглядом.

— А дальше? Что делаешь, что делала… Ну открой же рот! — наседал отец Квидо.

— Не устаю удивляться — вот что делаю, — сказала мать, широко улыбаясь. — А что делала? Да что могла. По большей части что-то, чтоб не замерзнуть. Еще детей делала. А языки не учила. Папа говорил мне, чтобы учила, а я его не послушалась. Ходила на балет, в театр, на лодке кататься, в кино, но учить языки — ни в какую! Послушайся я его…

— Ты что, не можешь остановиться? — оборвал жену отец Квидо и что-то перевел Миряне.

— Не выглядела бы я сейчас дура дурой, — докончила мать.

— Пусть она выучит чешский, — сказал Квидо матери, — если хочет нас понимать.

— Что, спрашивает она, ты любишь? — снова сказал за Миряну отец Квидо.

— Иди в задницу! — сказала мать Квидо.

— А не можешь ли ты сказать Миряне, что ты любишь в жизни?

— О господи! Вишневый мармелад. Театр. Теплый ветер. Интимную жизнь. Карлов мост. Пододеяльники и наволочки из модротиска.[35] Семью. Якуба Шиканедера.[36] Вкус, ум и терпеливость. Американскую папу для курильщиков. И тебя. Иногда. Переведи ей это, размазня ты эдакая!

— Пусть Квидо тоже что-нибудь скажет. — Отец Квидо улыбнулся Миряне. — Уже два года учит язык.

— Ничего говорить я не стану, — сказал Квидо.

— Если не будешь знать языки, Европа, — отец Квидо указал на Миряну, — никогда для тебя не откроется.

— Потрясающая метафора, — сказала мать Квидо и с улыбкой зевнула. — Я иду спать, — обратилась она к мужу. — И была бы очень рада, если бы Европа на этой неделе не открылась даже для тех, кто знает язык. Good night everybody![37]

Получасом позже к матери в спальню пришел Квидо. Мать читала.

— Ты преспокойно оставляешь их вдвоем? — недоумевал Квидо. — Тебе это безразлично?

— Любить, — сказала она, — не значит владеть. Не будь таким старомодным, Квидо. Тебе ведь всего четырнадцать.

Однако ни одного из них эти слова особенно не убедили.

— Что в дому, то не возьму, — упреждал отца Квидо инж. Звара не без следа зависти в голосе. — Это же вековая мудрость, болван ты эдакий!

— Не беспокойся за меня, — смеялся отец Квидо. — Я малый не промах!

— О пан инженер! — сделала большие глаза секретарша. — Вы, право, меня потрясаете!

То, что они с Миряной близкие друзья, отец Квидо ничуть не старался утаить; напротив, подчас казалось, что он как раз хочет обратить на эту дружбу внимание окружающих. Так же как и в апреле в Пуле, он и сейчас позволял себе не больше, чем раз-другой с упоением поцеловать Миряну, и, пожалуй, сильнее самой красивой югославки его возбуждала мысль, что коллеги считают ее тайной его любовницей. На все вопросы он отвечал лишь притворно-возмущенными улыбками, и шепотом произнесенные реплики, которые он там-сям улавливал, доставляли ему удовольствие. Авторитет его рос, и секретарши заглядывались на него.

— Take it easy! — смеялся отец Квидо.

После двух очень дождливых дней началось сказочное бабье лето. Отец Квидо, очевидно страдающий от мысли, что поречье Сазавы не может предоставить Миряне столько же радости, сколько ему Пула, устремил очарованный взор в безоблачное небо и предложил ей прогулку на семейном каноэ.

— Возьму с собой Пако, — сказал он жене.