Лучшие годы - псу под хвост

Квидо, которого спасательный жилет надежно держал на поверхности, отрешенно смотрел, как семейное каноэ быстро наполняется водой. Совершенно незамеченным проплыло оно мимо весла.

Отцовская помощь только щекотала Миряну.

Лодка безнадежно уходила под воду.

Квидо увидел еще, как течение чуть повернуло ее в зеленовато-желтой воде, а затем окончательно поглотило.

Он опустил голову на высокий воротник жилета, прищурил глаза и отдался медленному течению.

Отец что-то кричал ему вслед, но он не понимал.

— Расцветали розы и фиалки, — повторял он, — травушка-муравушка цвела…

А назавтра в соответствующем зеленом поле календаря IBM появилась запись: «Немедленно подавить в себе склонность к полигамии (отец)».

— И купить новую лодку, — подсказал матери Квидо.

6) Квидо перешел в восьмой класс, и его ожидали немалые трудности. Ярушка на добрых три сантиметра переросла его и на переменах общалась — как ему казалось — лишь с несколькими преждевременно созревшими одноклассниками, которые все как один были на голову выше его. Пусть практически он и избавился от прежней толщины (малость лишнего жира на бедрах, конечно, останется у него навсегда) и его мать вместо роговых очков достала ему модную оправу из тонкого позолоченного металла, он все равно выглядел неказистым и уродливым. Квидо проводил долгие минуты перед зеркалом, и отцовское «Take it easy!» не улучшало его настроения. Разговаривать с Ярушкой становилось как никогда трудно.

— Пошли кататься на санках? — решился он однажды хрипло задать вопрос.

— Ты что, спятил? — покачала головой Ярушка. — Не рано ли ты спрашиваешь? Сентябрь ведь на дворе!

— Я имел в виду, когда выпадет…

— Что?

Нет, она смеялась над ним. И это совсем убивало его.

Снег, хотел он сказать, но голос захлебнулся в горле.

А тут еще родители Квидо вздумали перевести его в бенешовскую гимназию уже на следующий год.

— Все-таки год не потеряешь, — убеждал его отец, считавший про себя всю девятилетнюю школу лишь бездарным препятствием на пути Квидо к карьере. — В двадцать два сможешь получить диплом, а в двадцать три обскачешь всех остальных на целый год!

Но пока что Квидо терзало одно: рядом с Ярушкой, решившей, напротив, окончить девятый, после каникул может оказаться какой-нибудь из ее высоких, мускулистых одноклассников. Эту картину Квидо по-всякому рисовал себе и домысливал, так что вскоре она стала для него источником невыносимой муки. Все эти сильные, хвастливые, прыщавые мальчики с пробивающимися усиками были ему заранее ненавистны. И когда бы Квидо ни сравнивал свои редкие, а на пижаме с рисунком и вовсе неприметные следы эякуляции с истинным половодьем, которое якобы еженощно переживали они, он с немалой яростью вспоминал бабушкину немясную, а стало быть, как он полагал, неполноценную кухню.

«Всем привет — мяса нет!» — кипятился он втихомолку.

— Скажи еще спасибо, что Ярушка вообще собирается в гимназию, — успокаивала его мать. — Через год там встретитесь… А что бы ты делал, вздумай она идти в медучилище?

— Не знаю, — уныло признался Квидо.

С приближением срока подачи заявления о приеме в гимназию отец Квидо стремился усилить воспитательное воздействие на сына. Он полагал, что его бесспорные и многими восторженно принятые трудовые успехи, увенчанные недавней командировкой в экзотическую Японию, дают ему все основания для применения подражательного метода; однако Квидо в силу своей пубертатной критичности отказывался признать даже такую очевидную и жизнью подтвержденную истину, гласящую, что счастье человека прямо пропорционально выраженной в километрах длине его служебных командировок, и отец вынужден был иногда прибегать, пусть нехотя, к принудительному методу.

— Гав! Гав! — провокационно тявкал Квидо всякий раз, когда отец приходил заниматься с ним. А однажды, когда тот принес уже заполненный бланк о приеме в гимназию, он и вовсе в знак протеста надел на себя строгий ошейник.

Отец несомненно желал Квидо добра, более того, желал самого прекрасного, что только мог представить себе. В конце концов, речь шла не о том, начнет ли Квидо учиться в гимназии годом раньше или позже, и даже не о том, что в дальнейшем он успешнее остальных займется математикой или химией; речь шла о гораздо большем: отец хотел — по крайней мере, отчасти — сократить для сына изнурительно извилистый путь Познания Жизни, изобразив ему этот путь в пока непостижимых для Квидо подробностях и с той труднодоступной отдаленной точки, откуда он, сын, уже отчетливо виден и куда он, отец, спустя долгие годы наконец-то добрался. А поскольку это Познание он решил преподнести сыну совершенно безвозмездно, из самых добрых отцовских побуждений, он никак не мог взять в толк, почему Квидо от такого рода благодеяния упорно отказывается.